Книга Последний полицейский - Бен Уинтерс

А теперь в ухо воркует Виктор Франс:

– Открывай глазки, милок. Разлепи сонные гляделки, Усатик Макги!

Я с трудом разлепляю глаза. Снаружи темно. Голос Франса нелепо и настойчиво шепчет в трубку. Я смаргиваю сон и успеваю напоследок поймать образ Элисон, сияющий в ореховой комнате домика в бухте Каско-бей.

– Извините, что разбудил, Пэлас. Нет, постойте. Не буду извиняться, – в голосе Франса прорывается придурковатое хихиканье. Он явно под кайфом, накурился марихуаны или еще чем-то накачался. «Летает выше спутника», как говаривал мой отец. – Нет, извиняться мне не приходится.

Я снова зеваю, разминаю шею и смотрю на часы: 3:47. Ночь.

– Не знаю, как вам спалось, детектив, а мне не слишком. Мне, лично мне. Только начну отрубаться, как что-то мне твердит: Вик, малыш, это же мертвый час. Золото льется по трубам. Я сажусь в кровати, нашариваю выключатель, хватаюсь за тетрадку и ручку с мыслью: «У него на меня что-то есть. Он не стал бы звонить, если бы не нарыл на меня чего-то». Представляете, я веду счет, верите? Повесил на стену тот большой постер с оставшимися деньками и каждый день вычеркиваю один.

Сквозь рваный монолог Франса прорывается барабанная дробь и электрическое пианино, завывания и пение огромной толпы. Виктор веселится на каком-то складе. Возможно, на Шип-Дэвис-роуд, к востоку от города.

– Это как рождественский, знаете такие, дружище? – Он съезжает на угрожающий бас профундо, голос рассказчика из фильма ужасов. – Календарь… рока!

Виктор хихикает, откашливается и продолжает хихикать. Нет, не марихуана. Экстази, хотя страшно подумать, каким образом Франс раздобыл денег на экстази при нынешних-то ценах.

– У вас для меня информация, Виктор?

– Ага, Пэлас… – Кашель и смешок. – Вот чем вы мне нравитесь: не ходите вокруг да около.

– Так что у вас для меня?

– О, боже милостивый, – он смеется, потом замолкает. Я так и вижу его подрагивающие тощие руки, издевательскую усмешку. Слабо, отдаленно в повисшей тишине слышатся басы и барабан. – Да, – наконец отзывается Франс, – есть кое-что. Я узнал насчет вашего грузовичка. Узнал-то еще вчера, но не спешил, хотел вас наверняка разбудить. – А знаете почему?

– Потому что вы меня ненавидите.

– Да! – орет он и хихикает. – Ненавижу! Ручка есть, красавчик?

Если верить Виктору Франсу, мотор красного пикапа с флажком переделывал под растительное горючее хорват-механик Джемик. В маленькой мастерской у сгоревшего автомагазина «Ниссан» на Манчестер-стрит. Место, которое он описывает, мне незнакомо, тем не менее найти будет легко.

– Спасибо, сэр. – Я уже совсем проснулся и быстро пишу. Это отлично, просто здорово, и я от радостного волнения добрею к Виктору. – Спасибо, приятель, это здорово. Большое тебе спасибо. Продолжай веселиться.

– Нет, ты погоди! Ты меня послушай.

– Да? – У меня сердце вздрагивает в груди, я уже вижу очертания следующей стадии расследования, вижу, как прослеживаю каждую ниточку от начала до конца. – Что еще?

– Просто сказать хотел… хотел сказать… – Голос становится невнятным, затихает.

Виктор будто стоит передо мной, сгорбившись над платным телефоном, тыча пальцем в пустоту. – Я хотел сказать, что на этом все, парень.

– Договорились, – соглашаюсь я.

Я не обманываю: он сделал все, о чем я просил, и даже больше, так что придется отпустить его с крючка. Пусть себе пляшет на пустом складе, пока мир не сгорит дотла.

– Ты… – Дыхание у него перехватывает, в голосе слышатся слезы. Это уже не крутой парень, а малыш, упрашивающий его не наказывать. – Обещаешь?

– Да, Виктор, обещаю.

– Вот и хорошо, – радуется он, – потому что я, между прочим, знаю, чей это грузовик.

* * *

Я, между прочим, знаю, о чем этот сон. Я же не идиот. Что за дела – детектив, который не умеет разобраться в себе?

Сон о школьной любви на самом деле, если покопаться, не о школьной любви. Мне снится не Элисон Кечнер, не наши позабытые уже встречи, не прекрасный дом на три спальни, который мы с ней выстроили бы в Мэйне, сложись все иначе. Мне снятся не беленькие садовые заборчики, не воскресные кроссворды и не теплый чай.

В моем сне нет астероида. Во сне жизнь продолжается. Простая жизнь, счастливая, будь она огорожена былым заборчиком или еще чем. Просто жизнь. Продолжается. Сон об Элисон Кечнер – это сон, в котором я не умираю.

Вот так, видите? Я разобрался.

* * *

– Я просто хотел кое-что обсудить, мистер Дотсет. Просто чтобы вы знали: то дело, с висельником, оно не такое простое. Правда.

– Мам, это ты?

– Что? Нет… это детектив Пэлас.

Пауза и тихий смешок.

– Я тебя узнал, сынок. Шутка.

– А… конечно.

Я слышу, как он шуршит газетой. Я словно чую горьковатый аромат, поднимающийся над чашкой кофе в руках у Денни Дотсета.

– Слыхал, что творится в Иерусалиме?

– Нет.

– Ну как же это? Хочешь, расскажу?

– Нет, сэр, не сейчас. Так вот, то дело, мистер Дотсет…

– Извини, не напомнишь, о каком деле речь?

Глоток кофе, перевернутая газетная страница. Он меня дразнит! Меня, сидящего за кухонным столом над голубой тетрадкой и барабанящего по листку тонкими пальцами. На листке я в четыре часа ночи записал имя и домашний адрес последнего свидетеля, видевшего живым моего страховщика.

– О деле Зелла, сэр. Вчерашнего висельника.

– Ах, да. Покушение на убийство. Он покончил с собой, а ты покушаешься сделать из него…

– Да, сэр. Но послушайте, я нашел надежную зацепку. Грузовик.

– Какой еще грузовик, малыш?

Пальцы мои барабанят все быстрее: тук-тук-тук. Ну же, Дотсет!..

– Я вчера рассказывал вам про грузовик. Красный пикап, работающий на растительном топливе. В котором последний раз видели пострадавшего.

Снова долгая пауза. Дотсет хочет свести меня с ума.

– Алло, Денни?

– А, да, так ты ухватился за грузовик?

– Да, а вы велели сообщить, если появится реальный шанс, что это не самоубийство.

– Неужели я велел?

– Да. И, мне кажется, шанс появился, сэр. Я с утра смотаюсь туда, поговорю с водителем. И если там что-то есть, приеду к вам, и мы сможем взять ордер, да? – Я сбиваюсь. – Мистер Дотсет?

Он прокашливается:

– Детектив Пэлас, кто у тебя нынче сержант?

– Сэр?

Я жду, рука зависла над тетрадкой, пальцы тянутся к адресу: Боу-Бог-роуд, 77. Это недалеко от нас, на юг, первый пригород за городской чертой.