Книга Плененная Иудея. Мгновения чужого времени - Лариса Склярук

На площади претория, возле штаба, стоял Луций Альфен.

– Поздно встаете, префект, – вместо приветствия произнес он, как всегда недоброжелательно всматриваясь в лицо Валерия.

Тот ответил бесстрастным взглядом.

Замечание было нелепым. Утро легионеров начиналось для всех одновременно, с сигнала трубы. Скрытая неприязнь пролегла между этими двумя людьми с первой минуты знакомства. Луций Альфен был красив той изнеженной красотой, которая ясно указывала, что ее обладатель не слишком обременял себя упражнениями в гимнастическом зале, и что являлось в глазах большинства римлян недопустимой провинностью, так как безделье разъедает тело.

Тем не менее, прибыв в легион, Луций сразу же, минуя предыдущие звания, получил должность легионного трибуна, то есть именно ту должность, которую Валерий лишь надеялся получить. Такое назначение не было чем-то необыкновенным. Мужество и награды на карьеру влияли мало, а вот протекция – напротив, и запастись рекомендательным письмом влиятельного вельможи было совсем неплохо.

– Кто выше начинает, – насмешливо заявлял Луций, – тот и выше прыгает.

И в этом он был абсолютно прав. Продвижение по службе почти всецело зависело от исходной должности. Если Валерия и задевало это назначение, то ни словом, ни взглядом он этого не показал. Его лицо оставалось спокойно-невозмутимым.

Но эта невозмутимость как раз Луция и раздражала. Если бы он увидел в глазах Валерия зависть или хотя бы скрытое негодование, если бы хоть какое-то из этих чувств промелькнуло в глазах префекта, Луций бы успокоился и даже, может быть, почувствовал к Валерию снисходительное расположение, а также возможность покровительственно похлопать того по плечу.

Но выражение мужественного лица Валерия было бесстрастным. Если он и считал несправедливостью назначение Луция, то прочитать эту мысль в его глазах было абсолютно невозможно. Хотя нет, где-то в глубине этих серых глаз искушенный в притворстве Луций заметил проскользнувшее презрение, заставившее Луция почувствовать себя тем, кем он и был на самом деле, – торжествующей посредственностью.

Добродетельный во внешности и речах, а в душе похотливый и вероломный, Луций старался при любой возможности находиться рядом с Валерием, без нужды инспектируя последнего, стремясь вызвать в префекте хоть какую-то вспышку, увидеть ненависть в его глазах, услышать раздражение в голосе. Как бы благородно ни вел себя человек, злоба и зависть всегда найдут возможность сопровождать его. Даже более того, именно преимущества личности вызывают зависть. Бездарностям не завидуют.

День начался новым, впрочем, давно ожидаемым всеми приказом. Расположенный в Сирии Двенадцатый легион выступал против мятежной Иудеи.

Римский лагерь, в некотором смысле импровизированный город, создавался римлянами за небольшое время – три-пять часов. Разбирался еще быстрее. После того как звук трубы возвестил об оставлении лагеря, палатки были разобраны, по второму сигналу вся поклажа была навьючена на животных. После третьего сигнала легион выступил из лагеря. Прислуга тут же сожгла шанцы, укрепленную наружную стену лагеря. Никто не сможет ими воспользоваться.

Со всей осторожностью Хаггай слез с дерева и исчез в лесу раньше, чем высланные в разведку отряды легкой пехоты смогли бы его обнаружить. Он увидел то, что хотел. Римский легион готов вломиться в пределы Иудеи.

Кроме полного Двенадцатого легиона в распоряжении Цестия Галла имелись еще две тысячи солдат, набранных в других легионах. А также шесть когорт пехоты, четыре конных отряда и пять тысяч воинов, предоставленных наместнику царем Агриппой.

Пехотная часть из пятисот человек, которой командовал Валерий Венуст, шла в авангарде. В их задачу входила разведка и умение при необходимости быстро отойти. Следом двигались три манипулы[24]Двенадцатого Молниеносного легиона. Воины Третьего Железного прикрывали левый фланг находящегося посредине обоза. Воины Десятого Сокрушительного – правый. Еще три манипулы Двенадцатого легиона обеспечивали тыл, и далее, позади них, двигались остальные союзные войска.

Основной заботой любого командующего была безопасность обоза как самого уязвимого места армии на марше. Его потеря могла внести дезорганизацию в стройный распорядок колонн. Солдаты, видя, как враг грабит их имущество, естественно, бросались этому помешать.

Прежде чем идти к Иерусалиму, Цестий Галл прошел по Галилее. Причем этот поход можно охарактеризовать тремя словами: убили, разграбили, сожгли. Так было с Иоппией, затем с Лиддой, с окрестными деревнями.

Осенью небо над Иудеей перестало быть выгоревшим и блеклым. Оно вновь стало ярко-синим с пухлыми белыми невинными облаками. Морской бриз прохладными свежими струями промывал воздух. Завершился сбор урожая. Приближался иудейский праздник – поставление кущей.

С наступлением праздника, оставив на время свою обычную жизнь, с большим ожиданием в сердцах, шли иудеи в Иерусалим в Храм, провести восемь праздничных дней в общении с Богом. И принести благодарность Богу за обилие плодов земных, за благополучное окончание трудов, за благоволение Бога к ним.

На дорогах было неспокойно. Но паломники все шли и шли. И с веселыми лицами ставили кущи из ветвей плодовых деревьев и из ветвей пальм. Вскоре Иерусалим стал похож на огромный стан путешественников. Шалаши треугольные и конусные стояли на площадях и улицах, во дворах домов, на их крышах и вокруг города во всех предместьях Иерусалима. Сквозь просветы ветвей было видно небо, бирюзовое днем и звездное ночью. Небо свободы.

Это был очень радостный праздник. Каждое утро после утренней жертвы народ шел к колодцу Силоамскому, где священнослужитель наливал воды в золотой сосуд, нес его в Храм и под радостные крики народа, под протяжные звуки труб возливал воду вместе с вином на жертвенник. Дань воспоминания о том, как Моисей извел воду из скалы и тем спас народ свой.

Ночью большие золотые светильники освещали двор Храма. Они стояли высоко и были видны со всех сторон города. На пятнадцати ступенях, которые вели во внутренний притвор, стояли левиты в праздничных одеждах и пели посвященные Всевышнему хвалебные песни. С зажженными факелами в руках вокруг светильников танцевали священники и почетные горожане.

Между тем театр войны приблизился к Иерусалиму. Вот уже сожжен и северный пригород столицы Бейт Зайт, и римляне расположились лагерем против царского дворца.

Только тогда иудеи приостановили празднование и взялись за оружие. Пять дней римляне осаждали город. С высоты галерей иудеи отбивали атаку за атакой, но положение их было отчаянным. Часть благоразумных жителей уже покинула город, часть готовилась открыть ворота. И тут произошло неожидаемое.

Быстро надвигаясь, южная ночь стирала дальние картины, словно в театре убирали ненужные декорации. Растворились во тьме стены, башни, дома, и только Храм еще неясно светился в сумерках. Величественный, белый и золотой.