Книга День святого Жди-не-жди - Раймон Кено

Мазьё пожелал удостовериться, что татуировка не нарисованная, и направил обслюнявленный палец в каравеллу, украшающую спину демонстрационной особы. Зазывала его удержал, но публика и так развеселилась. Впрочем, определить степень оттатуированности дамы все равно бы не удалось, поскольку у нее были открыты лишь руки, голова, спина и икры. Что до остального — полное разочарование.

— Все их байки про несовершеннолетних, которым нельзя, — это бесплатный треп, — сказал Бонжан.

Роберт и Манюэль разделяли отцовское мнение, а разрисованные пухлые икры тетеньки не вызвали у них никаких предосудительных мыслей.

Чуть дальше позеленевший от бесклиентности зазывала вопил: «Она живая! Она живая!» Он разжигал идиотское любопытство горожан и сельчан картинкой, изображающей женщину, которая спустилась с Луны на Землю и которая — по словам демонстратора — была наделена, словно летучая мышь, парой шелковых крыльев; эта зоологическая особенность ничуть не мешала особе курить трубку и раскладывать горимусс[55].

Группа не поддалась на гнусную провокацию, зато почувствовала непреодолимое влечение к аппарату, предназначенному для доставления сильных эмоций любителям сильных эмоций. Все втиснулись в кабинку, которая медленно отъехала, закрутилась со скоростью сто в час (так было написано на афише), затем сорвалась и, с ходу пролетев тоннель, выкинула свое содержимое на гладкий спуск[56].

— Вот это да, сразу чувствуешь, что не зря уплочено, — сказал дядя, оправляя шляпу.

Молодежь захотела повторить.

— Только не это, — взвыл Бонжан. — От этой штуки я сейчас блевану.

— Пойдем примем чего-нибудь бодрящего? — предложил Мачут.

Компания повернула на другой галс и направилась в сторону кафе. По дороге новоиспеченному чемпиону Весенника захотелось сыграть в лотерею. Воспользовавшись тем, что папа с редкой изощренностью усугублял свое невезение, Роберт и Манюэль решили побаловать себя машмеллой[57].

Они накинулись на сдобу.

— А я вас искал, — сказал Поль, хлопая их по плечу.

Поль был старше их, Поль был сыном мэра.

— Вот умора, — сказал Роберт, чтобы поддержать беседу.

— Вы видели Пьера?

— На вокзале, — ответил Манюэль.

Он облизал липкие пальцы и добавил:

— С тех пор не видели.

— Вы его больше не видели?

— Нет. Ведь правда, мы его больше не видели?

— Не видели, — подтвердил увязнувший в сладости Роберт и гордо добавил: — Он задумал произнести речь.

— Это он сам вам сказал? — удивленно спросил Поль.

— Эй, ребята! — крикнул Бонжан. — Вы идете?

Ему все опротивело. Он только что проиграл сорок тюрпинов медными монетами в два ганелона.

— Папа кричит, — сказал Манюэль. — Пошли.

Поль исчез в толпе.

— Чего он хотел? — спросил у Манюэля заинтригованный Мазьё.

— Он не знает, где его брат.

— Эта история плохо кончится. Плохо кончится.

— Пойдем промочим горло, — предложил Бонжан. — Как меня скрутило после этой штуковины.

Они двинулись против течения толпы.

Выше по течению зазывалы привлекли к месту зазывания.

Плотная масса родимогородцев, сельчан и туристов теснилась вокруг качелей. В одной из люлек находились две женщины; они раскачивались стоя, отчего их юбки высоко раздувало. При каждом взлете открывался изрядный вид, и самцовая масса издавала ликующее хрюканье.

— Нет, вы только посмотрите, — промямлил взволнованный Мазьё.

— Порочные бабенки, вот что, — изрек дядя, сельская мораль которого осуждала подобные неприличия. — А сколько здесь собралось этих, что пялятся? Ведь человек двести, не меньше! — презрительно добавил он.

Очень высоко вспорхнула одна из юбок.

— Ух ты! — сперто выдохнул возбужденный Мазьё. — Ух ты!

Сыновья Бонжана зыркали, как и все остальные, и посмеивались про себя. Чемпион взирал на них суровым оком.

Он поддержал брата:

— Действительно, порочные. Это вызывает у детей непотребные мысли. Эй вы! А ну-ка, вытащите руки из карманов.

Две женщины на качелях постепенно уменьшали амплитуду полета, с каждым движением юбки поднимались все ниже и ниже, пока не перестали подниматься окончательно. Самцовая масса рассеялась, поздравляя себя с даровым и обильным зрелищем. Качели остановились; женщины спрыгнули на землю. Мазьё и Мачут признали своих жен.

Об этой пикантной истории будут судачить еще очень долго и наверняка сочинят песенку под аккомпанемент волынок, виелл[58], тамбуринов и ландскнехтов.

Набонид в сопровождении знатных лиц обходил Праздник, дабы проконтролировать мизансцену и показаться своему народу.

На Вечном Бульваре прибытие господ было отмечено скоплением уважительной толпы. Любопытные туристы и суровые сельчане тыкали пальцами: вон тот, высокий, в соломенной шляпе.

— Ну до чего же противно, — сказал Спиракуль, который играл с Квостоганом в ятонский бильярд. — Ну до чего же противно смотреть, как все они пресмыкаются перед этим быдлом.

— Пф, трусы, — ответил его партнер.

— Почетная Стипендия — это просто возмутительно. Настоящий скандал. А им хоть бы что.

— Он бьет свою посуду один; их и это не возмущает.

— Ворчат себе под нос, и на этом все.

— Слюнтяи.

Набонид шествовал, величественно рассекая массы. Он остановился перед тиром и, поразив каждую мишень с первого выстрела, выиграл приз, который под ликующие выкрики восторженного населения ему вручила взволнованная кассирша.

— Ты только посмотри, — сказал Спиракуль. — Ну, что за выпендрежник! Ему ведь с двух метров в слона не попасть!

— Здесь ты не прав, он — знатный стрелок, — возразил Квостоган.

— Ага, ты тоже прогибаешься? Если бы меня тут не было, ты бы пресмыкался, как и остальные.

Лё Бестолкуй, который терпеть не мог все народное, мучительно следовал за начальственным кортежем.