Книга Роковые годы - Борис Никитин

Расследование продолжалось месяц; затягивать дальше я уже не хотел, тем более что по тексту договора о сепаратном перемирии оно должно было начаться в мае, а май подходил к концу. Но, с другой стороны, в те времена для ареста кого-нибудь из тех, кто имел заступников в Совете солд. и раб. депутатов, надо было вооружиться прямыми исчерпывающими уликами по обличению в шпионаже. Да и в таких случаях в контрразведку вваливалась банда с криками «охранка!» и обещаниями стереть нас «в порошок»; а заключенного выпускали на свободу в день демонстрации.

Так или иначе, найти Степина с деньгами было недостаточно; за ним следовало последить, чтобы точно доказать происхождение денег и представить юридические доказательства. Эти соображения привели меня к решению закончить дело К. по приобретению газеты и заключению сепаратного перемирия.

Но до поры до времени отмежевать от него Степина и компанию.

Таким образом, я не показывал большевикам, что мне известен один из путей расходования денег, и тем получал возможность не повредить новому расследованию.

Министр юстиции Переверзев был в курсе всех подробностей. Он одобрил мое решение и сам предложил заключить К. прямо в Трубецкой бастион Петропавловской крепости, так как собранные данные уже приводили к ясным выводам. Как генерал-прокурор, он выдал мне на это специальный ордер.

Главный вопрос, который меня заботил, было обязательно найти текст договора о сепаратном перемирии и осторожно осветить связи Степина. Для сего являлось необходимым широкое производство обысков. Того же требовали и финансовые связи К. Поэтому пришлось мобилизовать всех юристов контрразведки, а также пригласить двух финансовых экспертов. Но так как и этих сил оказалось недостаточно, то Переверзев прислал судебного следователя, которому предстояло передать следствие в Министерство юстиции.

В ночь с 22-го на 23 мая я произвел в Петрограде 19 обысков и 5 арестов, а одновременно же в Москве моим личным составом — 6 обысков.

В гостиницу «Европейская» пришлось выехать самому, чтобы по ходу дела тут же решить еще 2 обыска: мне было известно, что в финансовой комбинации К. принимали участие два датчанина из живущих в гостинице; но кто именно — я не знал; там же их проживало пять.

Все прошло в полной тишине, если не считать одного маленького происшествия.

Дело в том, что во время своих разъездов по Петрограду К. несколько раз виделся с так называемым «королем биржи» — Манусом. Предвидя, что для реализации крупных кредитов, открытых К., ему придется провести ряд финансовых операций, я не мог оставить без внимания эти визиты к Манусу, тем более что комбинации были направлены на скандинавские банки, а контрразведка подготовляла именно по этим путям на Германию свое самостоятельное выступление.

Учитывая все обстоятельства, я подписал ордер на обыск у Мануса, хотя не имел против него никаких улик. Около двух часов ночи мне в «Европейскую» позвонил по телефону дежурный по контрразведке, товарищ прокурора Гредингер, и доложил, что молодой юрист, посланный к Манусу, не был впущен последним в его квартиру, а на предложение открыть дверь именем Главнокомандующего Манус открыл стрельбу из револьвера.

Я приказал Гредингеру поехать лично, выломать дверь и привести Мануса в контрразведку, что и было исполнено. Манус объяснил свое сопротивление тем, что думал, будто к нему явились не представители власти, а шайка, прикрывавшаяся именем Главнокомандующего.

Заключительный акт не только подтвердил предварительные выводы, но, не скрою, по ценности улик то, что мы получили на обысках, превзошло наши ожидания.

Проект сепаратного договора Германии с Россией был найден в чемодане самого К. Он состоял из 12 печатных листов большого формата. По одному из печатных приложений к договору можно было заключить, что при его передаче в Стокгольме К. должен был получить авансом в два приема 20 тысяч рублей; при этом тут же оговаривалось, что означенная сумма должна быть увеличена, но не указывалось, до какой цифры, и было неясно, к какому именно времени.

В самом тексте бросалось в глаза требование самостоятельности Финляндии и Украины; о других народностях ни слова. Меня тогда же поразило совпадение, что Ленин в своей пропаганде также не переставал призывать к отделению только Финляндии и Украины; я даже решил приобщить к делам Ленина и этот договор в немецкой редакции как косвенную улику[31].

Нотович сразу же подтвердил, что продал К. свою газету «Петроградский курьер». Он говорил, что не знал о происхождении денег. Уступая просьбе моих следователей, я его отпустил.

Но самое главное было привезено на другой день из Москвы, это — собственноручное письмо К., написанное им, когда он был в Москве, но не отправленное по почте, а переданное «шведу» Дитрихсу для провоза через границу в Стокгольм, письмо, адресованное Брейденбейд.

Дитрихс не успел выехать в Стокгольм: он был обыскан, как близкое к К. лицо, с которым последний часто виделся, когда ездил закупать «Русское слово».

Письмо на 8 страницах на французском языке. Его читали в оригинале все юристы контрразведки, а также Переверзев. Оно было сфотографировано в нашей лаборатории. Одну из фотографий я поднес на память Переверзеву. Оригинал был, конечно, передан следователю.

На первой странице, после обычных приветствий, — аллегория — сравнение России с густым лесом, сквозь чащу которого с трудом пробирается К. Со второй страницы дословно: «Мы много работали, чтобы “chasser” (фр. — прогнать) Милюкова и Гучкова. Теперь почва подготовлена: “à bon entendeur salut”»[32].

Далее следует очень красноречиво изложенная просьба — скорей передать партии центра — Рейхстага, чтобы она перестала бряцать оружием, и доказать этой партии, что ее непримиримые требования аннексий и контрибуций губят Германию. Тут же указывается, что Ленин не соглашается поддерживать эти требования. Эти, сказал бы, настойчивые указания и советы партии центра Рейхстага занимали около половины письма. Наконец, уже близко к концу, просьба — перевести полмиллиона рублей через Стокгольм, полмиллиона — через Христианию.