Книга Боевой гимн матери-тигрицы - Эми Чуа

— Хорошо, папа, — сказала я, — но сначала нам с Лулу нужно десять минут позаниматься скрипкой.

Все обменялись тревожными взглядами. “Может быть, позанимаетесь после обеда?” — спросила моя мать.

— Нет, мам, — ответила я твердо. — Лулу пообещала мне это, поскольку вчера хотела закончить пораньше.

И если она не будет упираться, урок реально займёт у нас десять минут. Сегодня мы пойдём лёгким путём.

Я вовсе не хотела причинить кому-то страдания. Джед, София, Лулу и я оказались запертыми в тесной комнате. Джед лежал на покрывале, мрачно силясь сосредоточиться на старом номере Herald Tribune; София заперлась в ванной и пыталась читать; мои родители ждали в холле, боясь вмешиваться и опасаясь, что другие постояльцы подслушают, как мы с Лулу пререкаемся, кричим и провоцируем друг друга. (“Эта нота снова была плоской, Лулу”. — “Вообще-то она была острой, ты ничего не понимаешь мама”.) Понятное дело, что через десять минут, когда Лулу не сыграла правильно вообще ничего, я не прекратила занятие. Когда все закончилось, заплаканная Лулу была в ярости, Джед не говорил ни слова, мои родители хотели спать, да и Кносский дворец в тот день был закрыт.

Я не знаю, что мои дочери будут вспоминать об этом двадцать лет спустя. Будут ли они говорить собственным детям: “Моя мать фанатично все контролировала и даже в Индии заставляла нас заниматься перед тем, как мы шли осматривать Бомбей или Нью- Дели” — или они сохранят более приятные воспоминания. Возможно, Лулу вспомнит, как красиво звучало вступление скрипичного концерта Бруха, которое она исполняла в отеле в Агре перед нашим арочным окном, выходившим прямо на Тадж-Махал. Будет ли София вспоминать с горечью тот момент, когда я накинулась на неё в Барселоне за то, что её пальцы недостаточно высоко взлетали над клавишами? Если так, то, надеюсь, она также вспомнит и Рокбрюн — французскую деревушку, прилепившуюся к скале, и менеджера отеля, который, услышав игру Софии, пригласил её выступить перед рестораном, полным гостей. В зале, многочисленные окна которого выходили на Средиземное море, она исполняла Рондо каприччиозо Мендельсона и заслужила объятия и аплодисменты посетителей.

Глава 15 Попо

В январе 2006 года моя свекровь Флоренс позвонила из своей манхэттенской квартиры. “Мне только что звонили из приёмной врача, — сказала она странным, слегка напряжённым голосом, — и на сей раз они сказали, что у меня острый лейкоз”. Всего двумя месяцами раньше Флоренс диагностировали раннюю стадию рака груди, и, надо отдать должное её стойкости, через операцию и химиотерапию она прошла без единой жалобы. Последнее, что я слышала о ней, — всё прекрасно, и она вернулась обратно в Нью-Йорк с мыслями о второй книге.

У меня засосало под ложечкой. Флоренс выглядела на шестьдесят, хотя ей было уже в районе семидесяти пяти. “Это не может быть правдой, Флоренс, это, должно быть, ошибка, — сказала я глупо. — Позволь мне позвонить Джеду, и он выяснит, в чем дело. Не переживай. Все будет хорошо”.

Но ничего хорошего не было. Через неделю Флоренс легла в пресвитерианскую больницу Нью- Йорка и начала курс химиотерапии. После долгих часов мучительных исследований, второго и третьего экспертного мнений Джед помог Флоренс выбрать менее суровый план лечения, который бы обошёлся без тяжёлых последствий. Флоренс всегда прислушивалась к Джеду. Она говорила Софии и Лулу, что обожала его со дня его появления на свет на месяц раньше срока: “У него была желтуха, так что он, весь жёлтый, походил на морщинистого старичка”. У Флоренс и Джеда много общего. Он унаследовал у своей матери эстетический вкус и чувство стиля. Все говорили, что он — её точная копия, и это воспринималось как комплимент.

В молодости моя свекровь была роскошной женщиной. На фотографии в университетском ежегоднике она похожа на Риту Хейворт. Даже в свои пятьдесят — а именно столько ей было, когда мы впервые встретились, — она кружила головы на вечеринках. Она была остроумной и очаровательной, но очень требовательной. Вы всегда могли сказать, какие наряды она считает дешёвкой, какую еду претенциозной, а каких людей — слишком экзальтированными. Однажды, когда я спустилась вниз в новом костюме, лицо Флоренс просветлело. “Ты прекрасно выглядишь, Эми, — сказала она тепло. — Сейчас ты следишь за собой намного лучше, чем раньше”.

Флоренс была необычной. Её очаровывал гротеск, и она всегда говорила, что от красивых вещей ей становится скучно. У неё был удивительно острый глаз, и в 1970-е она заработала кое-какие деньги, инвестируя в работы относительно неизвестных художников. Эти художники — среди них Роберт Арнесон и Сэм Гиллиам — в конечном итоге прославились, и приобретения Флоренс мгновенно поднялись в цене. Она никогда никому не завидовала и была странно равнодушна к людям, которые завидовали ей. Одиночество её не беспокоило; она ценила свою независимость и отклоняла предложения руки и сердца многих успешных и богатых мужчин.

Хотя она обожала стильную одежду и открытия художественных галерей, больше всего в жизни она любила плавать в Кристалл Лейк (где в детстве бывала каждое лето), готовить ужин для старых друзей и общаться с внучками, Софией и Лулу, которые по просьбе Флоренс звали её Попо.

Ремиссия наступила в марте, через шесть недель после химиотерапии. К тому моменту Флоренс была хрупкой тенью себя прежней — я помню, какой маленькой она казалась на фоне больничных подушек, словно на 75% уменьшенная копия себя самой, — но при ней по-прежнему были её волосы, достойный аппетит и жизнерадостность. Она пребывала в восторге от потери веса.

Мы с Джедом знали, что ремиссия — вопрос временный. Доктора не уставали повторять нам, что прогнозы не лучшие. Её лейкемия была агрессивной и рецидива следовало ожидать от полугода до года. Из-за её возраста невозможно было пересадить костный мозг — короче говоря, она жила без шансов на выздоровление. Но Флоренс не принимала свою болезнь и понятия не имела, насколько всё безнадёжно Джед несколько раз пытался прояснить ситуацию. Но Флоренс упорно отказывалась её понимать и оставалась оптимисткой; казалось, ничто не заставит её пойти ко дну. “О, дорогой, я намерена потратить кучу времени на фитнес, когда все это закончится, — говорила она. — Мои мышцы потеряли тонус”.

Мы должны были как можно скорее решить, что нам делать с Флоренс. О том, чтобы она жила одна, не шло и речи: она была слишком слаба, чтобы ходить, ей требовались постоянные переливания крови. И у неё не было почти никого, к кому она могла бы обратиться за помощью. По её собственному выбору она почти не поддерживала контактов со своим бывшим мужем Саем, а её дочь жила очень далеко.

Я предложила решение, лежавшее на поверхности: Флоренс должна жить с нами в Нью-Хейвене. Пожилые родители моей мамы жили с нами в Индиане, когда я была ребёнком. Мать моего отца жила с моим дядей в Чикаго до самой своей смерти в восемьдесят семь лет. Я всегда считала, что смогу приютить своих родителей, когда возникнет необходимость. Это китайский путь.

К моему удивлению, Джеду этого не хотелось.

Не было никаких сомнений в его преданности Флоренс. Но он напомнил мне, что у нас с ней часто возникали стычки и что я на неё злилась; что у нас обеих сложные характеры; что, даже несмотря на болезнь, Флоренс вряд ли будет держать свои взгляды при себе. Он попросил меня представить, что будет, если мы с Лулу начнём очередное сражение, а Флоренс захочет вступиться за свою внучку.