Книга Воин. Голос булата - Дмитрий Янковский

– Врешь… – где это видано, чтоб сын рабыни на новгородской земле княжил. – А ведь нет, не врешь… Слыхивал я про Владимира-князя… Только не верил.

– Вот и шел бы к нему на подмогу! Зря что ли пот проливал на дедовых ишпытаниях? Я тебя подлечу, а когда пойдешь, я тебе важный щекрет поведаю. А теперь шпи! Шпи…

11.

Полную неделю пролежал Микулка на печи почти не вставая, исхудал, ослаб, еле ложку с похлебкой до рта доносил. Да и ел редко, потому как охотиться сил не было, доедал то, что в чулане осталось, одним сочивом, да кашей питался.

Каждую ночь приходила кикимора, ворчала шепеляво, мол навязалщя на мою голову, смотрела голубым глазом в самую душу. Раны затянулись быстро, только чесались без удержу под засохшей кровавой коркой, да и лихоманка отступила, прошла стороной. Под конец недели силы стали возвращаться в молодое, полное энергии тело, Микулка стал вставать чаще, готовил целебный отвар из горных трав по дедову рецепту. Этот отвар и вовсе его на ноги поставил, а еще пуще сил прибавляло желание довести до конца дело, которое начал Зарян. Не зря, нет не зря Микулка потел на испытаниях, не зря получал тумаки деревянным мечом, не зря прибавлял себе силу, таская тяжелые бревна. Хоть и мало поучился он у старика боевой науке, но в злой сече шестерых печенегов одолел, а может и поболе… Кто считал? И не должна эта наука задаром загинуть вместе с ним, потому как в науке этой живет дед Зарян. И если она поможет подсобить Владимиру-князю, как хотел старик, так и он не зря жил, и Микулка не даром дедовы щи хлебал.

Но не только и не столько думал паренек о далеком Владимире, сколько мечтал отомстить печенегам, угнавшим мать и убившим деда. Лютой ненавистью клокотало молодое сердце, руки сами просили тугой лук и каленые стрелы, а потому Микулка, как только смог, снова вернулся к дедовым испытаниям. Начал с малого, чтоб силы не надорвать, но скоро дошел до того, что было, а потом и дальше пошел.

Набиравшее силу тело требовало мяса и паренек вернулся к охоте. Далеко ходить не мог, но как говаривал Зарян, родная земля сама помогает… Почти у самой избы стали появляться уставшие от бега козлы, а порой и олень забредал. Поначалу Микулка дивился таким переменам, но как-то ночью услыхал недалекий волчий вой и понял кто гонит зверя к одинокому дому.

Свежее мясо быстро добавило сил. От многочисленных ран, разваливших ломтями грудь, остались только стыдливо-розовые рубцы и Микулка понял, что дольше в избе сидеть смысла нету. Соромно в сытости да тепле нежиться, когда важное дело есть. И когда молодой месяц отделил уходящую зиму от наступавшей весны, Микулка стал собираться в дорогу, чтоб по утру отправиться в путь.

– Шобралфя? – раздался из левого угла шепелявый голосок. – Вще ли взял?

– А тут моего ничего и нет. – отмахнулся паренек. – Возьму еды на дорогу, много ли надобно? Лук свой возьму, да поутру посох вырежу.

Кикмора вышла, семеня ножками, из бархатной тени, спрятала острые ушки в прическу и присела на корточки, закрыв густыми волосами наготу от Микулкиных глаз.

– Нашто тебе, молодому, пошох-то? Чай не штарый дед.

– А я как Зарян, научусь шалапугой биться, я много чего запомнил, когда на него смотрел, уже и повторял кое-что.

– Прав был штарик… Глупый ты аки древо штаерошовое. Молодое ли дело, шалапугой битьфя? Тебе наштоящая шброя надобна, оружие. Это штарый дед меча поднять не мог, вот палкой мозги ворогам и вышибал. Коль до его лет доживешь, может тоже научишься.

– Так у него и не было меча! – улыбнулся Микулка. – Откуда у старого ведуна меч?

– Бештолковый… Говорила же тебе, что не вщегда он по лешу травы ишкал, был он в молодофти витязем, бивал башурман так, что пыль с ушей шлетала, злой нежити без меры уничтожил, чудищ кровожадных. И меч у него ешть, в штародавние времена добытый. Меч не проштой… Кладенец.

– Неужто Кладенец?! – Микулка даже вскочил от любопытства. – В народе говорят, что меч этот колдовской силой силен.

– Про колдовшкую щилу не ведаю, а вот где лежит, знаю.

Кикимора встала и шагнула назад в поджидавшую тень.

– В штене чулана, от правой руки, дверца ешть. – услышал паренек голос уже невидимой Хозяйки. – Там Кладенец и лежит. Я бы тебе не шказала, да штарик говорил не раз, что тебе вще швое завещает. А значит и меч…

– Ты за Фырком присмотри, Хозяюшка! – попросил напоследок Микулка. – Не то загинет котейко.

– Пришмотрю… – ответила густая тьма из угла.

Микулка накинул зашитый кикиморой полушубок, прихватил светильник и спустился в пропахший плесенью и пыльной паутиной чулан.

В трескучем пламени масляной плошки правая стена сырого чулана казалась безупречной. Микулка пощупал пальцами отмокшую земляную поверхность, с которой шорохом осыпалась каменистая труха, но никакой дверцы не отыскал. Тогда он отставил светильник на закопченый деревяный полок, расколол глиняный горшок из под пшена и начал основательно скрести черепком стену.

Вскоре, в неверном свете показалась первая доска, насквозь сырая, позеленевшая и порядком подгнившая. Микулка без труда выломал трухлявую палку, чуть на ногу не уронил, сунул за нее руку и пошарил в неприятной, неестественно теплой тьме. Липкая пыльная паутина схватила руку, что-то зашуршало, забегало тысячей членистых ножек. Микулка скривился, но руку не вытянул, желание отыскать меч пересилило первобытные страхи. И тут он нащупал холодный, шершавый от ржавчины булат, замер, боясь спугнуть удачу, уцепился пальцами и вытянул в чулан огромный, невероятно тяжелый меч. Из стены посыпались увесистые земляные комья, пахнуло застарелым сырым тленом, но Микулка уже не замечал этого, всем его вниманием завладело необычное, невиданное им досели оружие.

Широкое, на диво острое лезвие чешуилось шершавой ржавчиной, пачкавшей руки. Медные части толстой двуручной рукояти покрывала застарелая зелень, массивная гарда витым прутом перекрещивала клинок и тянула за собой паутину из недавнего плена. Все было простое, надежное, прочное. Только сквозь ржу на клинке проступали кованные в булате резы. Микулка напряг взор, но разобрать в дымном пламени коптилки ничего не смог.

Там же, в теплой земляной нише он нашел деревянные, обшитые кожей и позеленевшей медью ножны. Дерево отсырело, но гниению не поддалось, только в двух местах отстала вздувшаяся кожа. Перевязь на ножнах была какая-то странная, двойная и сколько не тулил ее Микулка к поясу, а зацепить не сумел, так и полез наверх, держа необычную ношу в руке.

Небо рассыпалось холодной сверкающей пылью, на востоке занимался бледный сероватый восход, растворяя в себе яркие жемчужины звезд. Микулка вынес из дому тряпицу, колчан с печенежскими стрелами, дорожный мешок с нехитрым своим пожитком и проверенный в бою лук, смочил тряпицу в остатках масла из светильника и тщательно протер меч, стараясь не оставлять даже следов поедающей булат ржавчины. Он, робичич, никогда и не мечтал иметь настоящий, совсем свой, булатный меч. Хотя нет, мечтал, конечно, глядя с завистью на господскую сброю, да разве думал об этом всерьез?