Книга Чекан для воеводы - Александр Зеленский

Придаваться любовным мечтаниям больше у воеводы не было никакой возможности. Собрав в скорости небольшую рать и снабдив ее необходимыми припасами, двинулся он на соединение с московским войском, посланным Борисом Годуновым, чтобы заступить врагу дорогу на Москву еще на дальних подступах.

Заметенные снегами российские пути-дороги! На них особенно хорошо думается, когда лежишь в санях, укрытый по самые глаза овчинным тулупом. Вот и воеводе Шеину припомнились в дороге все события, предшествовавшие походу Лжедмитрия Первого на Москву.

В 1591 году с божьей милостью отбились московитяне от набега крымчаков хана Казы-Гирея, и это было последнее появление татар возле Москвы. Потом пять лет воевали со шведами, вернув России Ивангород, Капорье и некоторые другие города, захваченные врагами в ходе Ливонской войны.

Средний сын Ивана Грозного — Федор Иванович, прозванный в народе Блаженным, скончался в 1598 году. Однако от самостоятельного правления был отлучен на одиннадцать лет раньше, уступив место на троне пронырливому брату своей жены Ирины — боярину Борису Годунову.

А через два года после успения Федора Блаженного отправилась в мир иной единственная малолетняя царевна от Федора Иоанновича и Ирины Годуновой, имя которой была Феодосия. Младший же сын Грозного Дмитрий «убился» или, что вернее, был убит еще 15 мая 1591 года. Но тогда Борису Годунову удалось убедить с помощью дознаний князя Шуйского боярскую знать в том, что Дмитрий, страдавший «падучей», сам случайно напоролся на нож… Да только народ в своем громадном большинстве этим байкам не верил и потому с гораздо большим доверием относился к слухам о том, что Дмитрий спасся, бежал к полякам и теперь возвращается в Кремль, чтобы занять по праву рода принадлежавший ему трон московских царей. Потому-то и удалось небольшому отряду, собранному польским магнатом князем Адамом Вишнёвецким и воеводой Сандомира Юрием Мнишеком с благословения папских легатов-иезуитов и короля Речи Посполитой Сигизмунда Третьего, довольно быстро «обрасти» казаками да всякого рода разбойниками. Именно для этого, как думалось воеводе Шеину, Лжедмитрий и повел свои силы на Москву не кротчайшим путем через Смоленск, а кружным — через Чернигов да Новгород-Северский, чтобы собрать побольше сил, отложившихся от годуновской Московии. А теперь он шел прямо на Москву от Севска…

Но все это было несколько позже, а еще раньше Господь Бог покарал Русь за грехи трехлетним неурожаем и массовыми эпидемиями. В одной Москве, как совершенно доподлинно знал Михаил Шеин, на трех кладбищах в эти годы было захоронено до ста двадцати семи тысяч человек. И это только в стольном граде! Что же творилось в других городах и весях?..

И полыхнули мятежи да бунты, наибольшими из которых, пожалуй, стали выступления атамана Хлопка Косолапа, державшего в страхе целых два года все центральные уезды. Только-только справились с Косолапом в 1604-м, а тут и поход Лжедмитрия подоспел…

Из той же царской грамоты знал Шеин про то, что Лжедмитрий — это Юрий Богданович Отрепьев, сын небогатого галичского дворянина. Юрий находился на службе у боярина Федора Никитовича Романова, но после его опалы и ссылки постригся в монахи под именем Григория. Какое-то время Григорий Отрепьев проживал в московском Чудовом монастыре при патриархе Иове. Скорее всего, тогда и возникла у него идея «венчаться на царство» под именем царевича Дмитрия. Почему бы и нет?..

В холодный метельный январский день прибыл в ставку московского войска воевода Шеин, еще издали, на подъезде, заприметивший дымы от многочисленных костров, разведенных прямо в чистом поле у селения Добрыничи.

А первым, кто встретил Михаила в военном лагере, был князь Мстиславский, которого Шеин сразу узнал, хоть и видел всего-то второй раз в жизни.

— Помню тебя, голубчик, помню, — сказал Федор Иванович, совсем по — родственному обнимая воеводу Шеина и проводя его в лучший дом на окраине селения, в котором разместился он со всей своей многочисленной прислугой. — Сейчас, голубчик, буду вводить тебя в курс дела. Всего, изволь слушать, у нас пять полков, в которых, дай Бог, набирается тысяч двадцать ратников. Среди них тысяч пять стрельцов и четырнадцать полевых пушек. Между прочим, изволь слушать, четыре пушки с прислугой присланы нам самим Семеном Годуновым…

— Уж не те ли это орудия, что своей пальбой до смерти перепугали ваших лошадей прошлой осенью у Мценска? — предположил Шеин вслух.

— Они и есть, — кивнул Мстиславский. — А при них двое немцев — больших мастеров пушкарского дела, как заверил меня все тот же Семен. На них, почитай, вся наша надежда…

— Что так? — снова спросил Шеин.

— Войско-то у супостата немереное. По самым малым подсчетам его не меньше будет, чем у нас, а то и поболе. Насчитали наши сорвиголовы семь польских хоругвей, три тысячи донских казаков, запорожцы и прочая… рвань! Последние, извольте слышать, из переметчиков, тех, кто поддерживает Гришку Отрепьева в его притязаниях на трон…

— И где же все эти полчища? — задал самый главный вопрос Шеин.

— Где, где?.. — раздражаясь, проговорил Федор Иванович.

— Хотел бы и я про то знать… Нету врага! И нам доподлинно неведомо, где он скрывается… Но мы на всякий случай уже определились с боевым строем. На врага, извольте слушать, пойдем, как учили наши прадеды во времена Куликовской битвы! В центре поставим всех стрельцов, а слева и справа конные полки. Впереди, как и должно, будет крутиться-вертеться сторожевой полк. И как только враг обнаружится, мы его ка-ак…

Шеин хотел возразить, что при Дмитрии Донском еще не существовало стрельцов, да и стрелять можно было только из лука да пращи, но промолчал…

«Враг обнаружился» ранним утром двадцать первого января, через день после приезда в ставку Шеина и его ратников. И если бы не станичники Прохора Безверхого, заметившие поляков на самых подступах к Добрыничам и вступившие с ними в бой, плохо пришлось бы войску Годунова. Но на этот раз все обошлось, и благодарить за это надо было порубежников головы Безверхого…

* * *

…В московское войско Лысый Генрих и Толстый Фриц напросились сами, хотя Семен Годунов и не собирался их отпускать от себя. Уж очень ему пришлось по нраву устраивать пышные стрельбы под Москвой на потеху венценосному братцу и придворной камарилье. При этом все беспрестанно восхищались силой пушечного огня, много пили, часто закусывали и неумеренно бахвалились перед иностранными посланниками, мол, у вас, немцы, такого «московского огня» сроду не бывало…

Когда же пиршество заканчивалось и царь с боярами, с псарями да с иноземными гостями отбывали в Кремль, на пиршественное место сбегались толпы простолюдинов, отыскивающих поживу, чтобы быть живу среди куч объедков для себя и своих немногочисленных уже чад и домочадцев, коих еще не прибрали Их величества Голод, Холод да Зараза.

Но поход Лжедмитрия многих при дворе здорово перепугал, и они уговорили Семена Годунова «пожертвовать на оборону от супостата своими любимыми игрушками», что брат царя, скрепя сердце, и исполнил, отослав Лысого Генриха и Толстого Фрица вместе с пушками в войско Мстиславского и Шуйского. А кое-кто из царского окружения уже гонцов слал с дарами навстречу новоявленному «принцу». Кто знает, думали они, как дело-то повернется? Лучше соломки подстелить на будущее, чтобы падать было не так больно…