Книга День после ночи - Анита Диамант

В дверях началась давка. По столовой прокатились восхищенные ахи и охи.

– Это кто у нас замуж выходит?

– Подать сюда жениха!

– Да вот он я!

Шум в зале нарастал. Люди торопливо занимали места и обменивались мнениями о художественном оформлении и приезжих из кибуца, выстроившихся вдоль стен столовой.

– Где ужин?! – вопил какой-то парень, жонглируя яблоками.

Аншель, религиозный фанатик, вскочил с места и закричал:

– Тишина! А ну замолчите! Пришло время благословения. Да что с вами?

От стола к столу пронеслось негромкое «тсс», и голоса смолкли.

– Кто благословляет огни? – требовательно спросил Аншель. – Где наши свечи? – Он бросил на ребят из кибуца испепеляющий взгляд. – Что застряли, гои?

Одна из девушек опрометью кинулась на кухню и вернулась со спичками и парой свечей.

– Простите, – прошептала она.

Женщина в косынке встала, зажгла свечи, сложила ладони чашечками и медленно повела ими над огоньками – один, два, три раза, – потом закрыла руками глаза и тихо забормотала слова молитвы.

Аншель поднял стакан и сердито оглядел зал, ожидая, пока другие сделают то же самое. Мужчины за столами смотрели друг на друга, решая, кто встанет для благословения. Они подняли стаканы, и Аншель начал нараспев:

– Благословен Господь наш, Царь Вселенной...

Голос его звучал гулко и пронзительно. Все недоуменно замолчали. Но вот послышались и другие голоса. Над столовой неслась мешанина разных тембров и говоров, все они призывали несколько поколений давно ушедших отцов и дедов. Кто-то уткнулся в свою кружку, кто-то плакал, но Тирца не позволила им долго горевать. Она толкнула дверь подносом, нагруженным золотистыми батонами халы. Ее приветствовали аплодисментами и криками, не смолкавшими и во время краткого благословения хлеба. Наконец хлеб раздали и умяли весь до последней крошки.

Яблоки нарезали дольками и макали в мед. Парни кормили дольками девушек, а девушки парней, недвусмысленно облизывая друг другу пальцы. Леони подтолкнула Шендл и указала на Илью, печально известного ревизиониста, теперь строившего глазки неистовой коммунистке Маше, которая, в свою очередь, кокетливо хлопала ресницами.

– Чудеса, да и только, – заметила Шендл.

Появление цыпленка с картофелем приветствовали одобрительным ревом. Тирцу вытащили из кухни и встретили овацией. Порции мяса были совсем крохотные, но никто не думал возмущаться. Шендл и это посчитала чудом, но скорее, подумала Леони, все дело было в вине и домашнем шнапсе, который контрабандой привезли жители кибуца.

Никогда в этой столовой так часто не звучало «пожалуйста» и «спасибо». Повсюду велись оживленные беседы, но о политике никто не заговаривал, да и про сплетни все тоже позабыли.

– А это что за чудо? – громко спросила Леони у Шендл. Девушки сидели рядом, пока между ними не втиснулся Давид, явно навеселе, и не протянул Леони руку.

– Меня вам формально еще не представили, – пророкотал он.

Шендл покраснела как рак.

– Я... Помнишь, я тебе о Давиде рассказывала, – запинаясь, выговорила она.

На самом деле Шендл о нем ни слова не говорила. Вот уже две недели она пыталась придумать, как вплести Давида в историю, которую они с Леони рассказывали друг другу каждое утро. Есть ли у него брат? Понравится ли этому брату Леони? В конце концов она решила не морочить подруге голову разговорами о Давиде, ведь Шендл и сама не знала, что чувствует.

– А мы всю воду выпили, – сказала Шендл и, схватив кувшин, опрометью бросилась прочь.

Давид грустно посмотрел ей вслед и вздохнул:

– Я хочу на ней жениться.

– Вы же едва знакомы, – заметила Леони.

– Время тут не имеет никакого значения. Ведь это любовь.

– Значит, ты любишь Шендл?

– Да. Только вот не уверен, что и она меня любит.

– Шендл – очень хороший человек, – сказала Леони. Схватив Давида за руку, она быстро зашептала ему на ухо: – Не вздумай ее обидеть. Заботься о ней. Она заботится обо всех на свете, а о себе совсем не думает.

– Ну конечно, я буду о ней заботиться, – сказал Давид. – Вот увидишь! Если тебе покажется, что у меня плохо получается, ты мне обязательно скажи.

– Я? – удивленно подняла брови Леони. – Я тут лишняя. В вино молока не наливают.

– А ты сама? – спросил он. – В этом зале все в тебя влюблены. Все, кроме меня. Чего ты их отваживаешь?

– Вы пьяны, месье. – Леони наморщила носик: от Давида разило спиртным.

– Пьян. Но все равно я прав. Чего ты такая холодная?

Давид попытался обнять Леони, но она отодвинулась вместе со стулом и повернулась к залу. Восемь девушек из кибуца внесли в столовую блюда с печеньем, кексом и штруделем и чашки с фруктовым компотом. За ними, улыбаясь до ушей, шла Шендл. В каждой руке у нее было по тарелке.

Она поставила тарелку с конфетами в центр стола.

– Это на всех, – объявила она. – Но пироги, чур, мои. Этот с абрикосами, этот со сливой, а вот этот – с изюмом и яблоками. Я такой в детстве ела.

Шендл, будто маэстро дирижерской палочкой, театрально взмахнула вилкой. Откусив по маленькому кусочку от двух пирогов, она одобрительно кивнула. Третий пирог пришлось пробовать дважды, поскольку в нем обнаружились миндаль и сушеные яблоки, пропитанные шнапсом, а еще какие-то специи, которые Шендл не смогла опознать. Этот кулинарный шедевр был, признаться, несравненно вкуснее пирогов ее матери.

– Ну как, вкусно? – спросила Леони.

– С ума сойти, – прошептала Шендл с таким серьезным видом, что все за столом не удержались и прыснули.

Давид тайком откусил от пирога с ее тарелки и притворился, будто падает в обморок, а сам потихоньку прижался к Шендл бедром. Она нахмурилась и кивнула – на Леони, давая ему понять, что без подруги никуда, не пойдет. Давид шутливо салютовал и отошел нетвердой походкой. Минуту спустя он вернулся с Милошем, самым красивым парнем в Атлите.

– Посиди с нами, – сказал Давид и поставил Милошу стул рядом с Леони. Потом повернулся к Шендл: – На улице играют на аккордеоне. Пойдем попляшем? Пожалуйста, мадемуазель?

Шендл хотела было отказаться, но Леони махнула рукой:

– Иди, иди. Он не отстанет.

Все в столовой смотрели только на сидевших рядом Леони и Милоша. Мягкие каштановые локоны Леони обрамляли ее личико сердечком, прекрасные брови дугой выгнулись над серыми, точно облака в солнечный день, глазами. Внешность Леони доказывала, что все парижанки – в том числе и еврейки – обладают врожденной элегантностью.

И Милош рядом с ней казался еще симпатичнее. Крепкая шея, черные как смоль волосы, оттенявшие молочную белизну кожи. Он был похож на римскую статую. Казалось, им с Леони предназначено стать самой красивой еврейской парой и родить самых красивых в истории еврейских детей.