Книга Кольцо "принцессы" - Сергей Алексеев

Вокруг плотным кругом встали олени и смотрели печальными, осуждающими глазами, отчего Герману стало невыносимо стыдно. Костер почему-то угас, хотя дров еще было много, и на него нанесло густой дым. Он стал задыхаться, женщина вместе со шкурой словно сквозь землю провалилась, и Шабанов проснулся.

Все, что осталось от сновидения, был резкий запах дыма, несущийся вдоль распадка. Темнота казалась непроглядной, так что он вообще потерял ощущение пространства и вставал с вытянутыми руками. Беззвездная, глухая и теплая ночь показалась бы благодатной, если б не будоражил острый и совсем близкий запах горящего костра. Он нащупал пистолет-пулемет, вывел из гнезда тугой, неразношенный предохранитель и осторожно встал…

Огонь горел всего в какой-то сотне метров от него ниже по ручью. Пламя явственно просвечивалось сквозь склоненные, подмытые паводком деревья и освещало багровый раструб, устремленный вверх. Сразу стало ясно, что спать сегодня больше не придется, потому Герман закинул НАЗ на плечи и с оружием на изготовку осторожно двинулся вдоль ручья по противоположному берегу. Боль в ухе снова нагрузила полголовы горячей тяжестью.

В тесной горловине распадка, у костра сидели четыре неподвижные фигуры – то ли дремали, то ли просто грелись, самоуглубившись каждый сам по себе. Определить, кто они и те ли, что устроили за ним погоню вчера утром, можно было только по количественному составу. И если это те, каким образом они распутали зигзаги и очутились впереди него, по сути, заслонив путь – с утра Герман решил двигаться по этому распадку… Разрыв по времени между ними был часов пять-шесть, и Шабанов весь день бежал на допинге, как спринтер, без единого привала, стремился еще увеличить отрыв от погони, а вот на тебе, сидят!

Оружия на них не видать, одежда – так точно не армейского образца: черные куртки, штаны, неопределенного фасона кепки – что-то вроде зековского, безликого обмундирования. И кто они по национальности – не определить: в отблесках костра и поднимающегося жара красные лица смазаны… Шабанов понаблюдал за ними издали, и лишь сделал попытку приблизиться, как один из дремлющих встряхнулся и выхватил откуда-то из-за спины оружие, что-то вроде кавалерийского карабина. Тотчас же встрепенулись и все остальные. До преследователей было метров двадцать, и сидели они кучно, так что не составляло труда срезать всех одной очередью, но он никогда еще не стрелял в людей, тем более эти, в общем-то, еще не причинили ему зла и не вызывали никаких чувств, кроме проявления осторожности. Вдруг они вообще не имеют отношения к погоне, какие-нибудь егеря, лесники, охотники…

Пятясь задом, Герман отступал, пока не уткнулся спиной в дерево. Люди у костра уже стояли с карабинами в руках, водили стволами в разные стороны и, кажется, опасались окружающего ночного пространства больше, чем он. Кто-то из них дал команду, и в воздух ударил нестройный залп. Под шумок Шабанов отскочил еще дальше и, пока встревоженное эхо гремело в горах, ушел метров на сорок, и потом, перескочив ручей, круто взял в гору, теперь строго на юго-запад. И на бегу сообразил, что если и дальше так пойдет, то получится, его станут гонять по кругу, не давая вырваться из некоего пространства, центром которого является точка приземления.

До рассвета он одолел километров семь. Почувствовал усталость и тяжкий огонь в правой части головы, на сей раз не помогла даже таблетка «Виры». Она притушила боль всего часа на полтора, после чего азарт бега и опасность оказаться в чьих-то руках уже не стимулировали, не поднимали общего энергичного тонуса. Мало того, Шабанов почувствовал, как начинает рвать правое глазное яблоко и зрение становится странным, непривычным – каждый глаз видит отдельно, и такая несовместимость полностью искажает мир. Он стал натыкаться на деревья, запинаться о камни и валежины, когда обычно легко перескакивал их, и после того, как трижды, раз за разом, упал в общем-то на ровном месте, замедлил шаг и начал двигаться осторожно.

Третий день нескончаемого движения оказался самым трудным еще и потому, что, сохраняя направление, он бежал с горы на гору, пересекая гряды под девяносто градусов. После нескольких долгих тягунов, забравшись на очередной лесистый отрог, Шабанов повалился на землю, чтобы перевести дух, и в это время увидел внизу открытое пространство – неширокую долину, где на свежей, молодой зелени паслись четыре черно-пестрых коровы и десяток овец. Картина среди нежилых, диких гор была настолько неожиданной, что вначале почудилось, это призрак, сон, спровоцированный промедолом в смеси с допингом. Боясь стряхнуть видение, Герман встал и, словно завороженный, пошел вниз. Долина между гор была не то что цветущей – повсюду преобладала прошлогодняя бурая трава, в том числе и чертополох, однако у широко разлившейся речки он увидел два высоких, под мшистыми и явно китайскими крышами, но по-русски срубленных дома и черный квадрат недавно вытаявшего из-под снега влажного огорода. Незатейливый этот вид показался Шабанову радостным, долгожданным, словно он после долгих скитаний наконец-то очутился в родных местах на реке Пожне. Единственное, что портило впечатление, – стучащая боль в ухе и «двуствольное» зрение, отчего он видел два совершенно одинаковых дома и две параллельных реки.

Он спустился до опушки леса и, спрятавшись там, сунул в рот очередную таблетку «Виры». Это было признаком одичания – Герман явственно ощутил боязнь выйти к человеческому жилью в дневное время, и, понимая это, он сидел в зарослях шиповника, боролся с собой, будучи уверенным, что все равно не тронется с места, пока не стемнеет. Иногда теплый ветерок доносил его запах до пасущихся коров, и те вскидывали головы с настороженными ушами, словно чуяли зверя. Прошел час, другой, третий – из дома никто не появлялся, а вместе с вечерним светом, озарившим уютную, благодатную долину, и одновременным воздействием допинга Шабанов ощутил некоторое облегчение, раздвоенное зрение кое-как собралось в одно, и стало ясно, что изба с крышей, как у китайской фанзы. В половине восьмого из дома вышла раскосая, черноволосая девочка лет десяти, взяла хворостину и погнала скот ко двору. Он вспомнил, что девочкам-китаянкам специальными деревянными башмаками уродуют ступни ног, оставляют их детскими, и они ходят так, что ветром качает – у этой, кажется, все было в порядке, носилась за овцами по выгону, и лишь пятки сверкали.

Через полчаса наконец-то появились взрослые, приплыли откуда-то, потому как мужчина принес лодочный мотор. С ним прибежала и развалилась на крыльце толстая черная собака, и чуть позже пришли женщина и мальчик лет восьми. Лиц из-за сумерек было не рассмотреть, но показалось, у хозяина хутора борода и волосы рыжеватые. Шабанов рассчитывал дождаться полной темноты, успокаивая себя тем, что, если здесь засада, ночью легче скрыться, но отсидеться не удалось – выдал пес. Вероятно, напахнуло ветерком, и он почуял, вскинулся, залаял с крыльца, затем помчался прямо к Герману. Из дома никто не выбегал, в лесу висела полная тишина, ни переполоха, ни тревоги, хотя собака со злобным лаем закружила от него в двух метрах, счесывая с себя шиповником линялую шерсть. Будь тут засада, уже бы летели со всех сторон…

– Заткнись! – сказал Шабанов. – Чего орешь?

Пес на секунду закрыл рот, насторожил уши, и тут Герман разглядел его породу – чау-чау! В собаках он особенно не разбирался, однако этих лохматых увальней знал отлично: у начальника штаба в Подмосковье был точно такой же экземпляр, разве что молчаливый и совсем не злой. Ходил с хозяином на работу и с работы, летом страдал от жары, а все окружающие – круглый год от бесконечных рассказов влюбленного в свою псину хозяина. Шабанов знал об этой твари если не все, то почти все…