Книга Книга Фурмана. История одного присутствия. Часть 4. Демон и лабиринт - Александр Фурман

– Привет тебе, Саша Фурман! – повторил он, протягивая ладонь для пожатия. – Надеюсь, я не очень опоздал?.. Та-а-ак, вот те раз, кажется, ты меня не узнаешь? Ну, на самом деле это теперь уже и не важно. Главное, что я тебя сразу узнал и наша с тобой встреча, можно считать, состоялась. Давай-ка я вкратце напомню тебе обстоятельства нашего знакомства. Зовут меня Саша Морозов. Мы с тобой пересекались несколько раз в редакции. И потом еще однажды в Карелии на коммунарском сборе я был в твоем отряде. Вспомнил? Ну, вот и отлично! Теперь к делу. Наш общий друг Боря Минаев позвонил мне примерно час назад и слезно умолял заменить его в этой поездке. Собственно, вот почему я здесь. Он, конечно, страшно извиняется, но у него есть уважительная причина: ему пришлось срочно ехать в универ. На мой взгляд, он принял верное решение – уж кому-кому, а ему-то как раз не стоило бы пропускать лекции с первых же дней учебы… Так, извини, я тебя уже совершенно заболтал, а ведь нам, как я понял из его путанных, как всегда, объяснений, нужно еще куда-то ехать?..

То, что Фурман не сразу узнал Морозова, можно было объяснить лишь эффектом неожиданности. Год назад в редакции они виделись только мельком, но Фурману было известно, что Морозов вместе с Минаевым, Максимовым, Дубровским и всеми прочими ходил в Школу юного журналиста и был одним из победителей всесоюзного конкурса школьных сочинений о войне, после которого их и пригласили в «Алый парус». Все уважительно отзывались о его таланте, но ни в клубе, ни в газете он в тот момент почему-то не задержался. А прошлой весной в Петрозаводске, когда Фурман первый раз был отрядным комиссаром на сборе «Товарища», туда, чтобы поддержать его, приехал Минаев, который зачем-то притащил с собой и Морозова. Оба они числились в отряде Фурмана, но он тогда так волновался, что их присутствие почти не зафиксировалось в его памяти. Теперь ему вдруг припомнилось, как этот Саша Морозов при знакомстве с отрядом всех удивил, назвав своим любимым поэтом Роберта Рождественского (для столичного десятиклассника, собирающегося стать журналистом, это предпочтение выглядело несколько странно: не Блок, не Маяковский, не Гумилев, а этот известный советский поэт-песенник…). А на второй день сбора Морозов неожиданно исчез. Хватились его только вечером. Минаев нашел у себя в кармане какую-то странную записку, и оказалось, что Морозов без всяких объяснений, никого не предупредив, отправился на вокзал, купил билет и уехал в Москву. «Товарищи» были в шоке. Значит, вот так поступают москвичи?.. Борьке пришлось оправдываться: мол, не принимайте это на свой счет, к сбору и ко всем его участникам это не имеет никакого отношения. Он в этом абсолютно уверен, хотя бы потому, что с Морозовым подобные истории раньше уже случались. Он приезжает в какое-нибудь замечательное место, поначалу все идет отлично, а потом ему вдруг, без всякой видимой причины, становится совершенно невмоготу оставаться там, где он находится, и он просто сбегает, иногда даже на ночь глядя. Да, конечно, он повел себя очень неправильно, нехорошо и даже возмутительно с моральной точки зрения, поскольку знал, что люди будут о нем беспокоиться. Но, к сожалению, ничего тут не поделаешь – так уж устроен этот человек. Обижаться на него глупо. И волноваться о его судьбе тоже не стоит. Вы немного недооцениваете этого парня: опыт показывает, что при всех своих отрицательных качествах он прекрасно ориентируется в сложных жизненных ситуациях и всегда находит из них выход. Поэтому сейчас лучше всего просто выкинуть его из головы – ну уехал, и черт с ним!.. Видимо, этот совет тогда сработал каким-то волшебным образом… Кроме того, еще минуту назад Фурман был слишком нацелен на то, чтобы увидеть опаздывающего Минаева…

Предпоследняя перед большим перерывом электричка отправлялась через шесть минут, и они побежали покупать билеты. На ходу Фурман объяснил своему новому напарнику их задачу.

– Ты, я смотрю, при полной экипировке! – с веселым одобрением отметил Морозов, пока они стояли в очереди. – Выглядишь вполне по-походному. А я так, налегке!..

С учетом того, что на прошлой неделе шли дожди, Фурман серьезно подготовился к предстоящей экспедиции: под потертой брезентовой штормовкой на нем был толстый шерстяной свитер, на ногах – брезентовые штаны, заправленные в резиновые сапоги. Он даже спички с собой на всякий случай прихватил в непромокаемом пакетике. Не хватало только рюкзака, чтобы казаться бывалым туристом. Зато его спутник – в легкой джинсовой куртке нараспашку, тонкой городской рубашке, темно-серых выходных брюках и легкомысленных полукедах – как будто собирался не в глухой сырой лес, а куда-нибудь на дачу. Это впечатление подчеркивали свежие газеты, небрежно торчавшие из небольшой наплечной сумки. Вообще, вид у Морозова был какой-то расхристанный: спутанные волосы торчат во все стороны, воротник рубашки, расстегнутой на две пуговицы, съехал набок…

Народу в электричке было немного. Первые десять минут Морозов деловито просматривал газеты, приговаривая «так-так-так…», «а вот это уже довольно любопытно…» и отпуская какие-то неразборчивые комментарии, на которые Фурман реагировал в основном вежливым хмыканьем. Сам он от чтения газет отказался: из-за недосыпа и недавно пережитого волнения его начало подташнивать и мощно клонить в сон.

Но подремать на бьющем в окно ярком утреннем солнышке ему удалось совсем недолго, потому что, покончив с прессой, Морозов энергично принялся «углублять знакомство». Самым простым и удобным способом поближе узнать другого человека он «в силу специфики своей будущей профессии» считал жанр блиц-интервью. Фурман, поежившись, сказал, что, как ему кажется, по-настоящему узнать друг друга при таком способе общения невозможно. Морозов с сомнением покачал головой: может, по большому счету ты и прав, но пока давай начнем именно с этого. Ну что, ты готов? Фурман недовольно пожал плечами, и Морозов стал в быстром темпе выстреливать короткие острые вопросы на самые разные темы. При этом ему явно не нравилось, когда Фурман задумывался над своими ответами. Он со скучающим видом начинал поторапливать его, как будто они куда-то опаздывали, и иногда его нетерпение прямо граничило с невежливостью. Могло даже показаться, что содержательная сторона ответов интересует Морозова лишь постольку-поскольку и ему гораздо важнее ставить где-то у себя в голове воображаемую «галочку»: вопрос задан, ответ получен, переходим к следующему. Все это было довольно обидно, и в другое время Фурман вряд ли позволил бы так с собой обращаться (подобный напор легко можно было бы сбить, например, проявив активный встречный интерес к собеседнику). Сейчас же ему хотелось только одного: чтобы его хотя бы на полчасика оставили в покое. Однако прервать эту навязанную жесткую игру в словесный пинг-понг у него не было сил: его сопротивление и отказ отвечать наверняка вызвали бы лишь новые вопросы, пришлось бы что-то объяснять, упрямо настаивать на своем…

С растущим раздражением отбиваясь от чужих наскоков, он вдруг поймал себя на том, что в паузах между своими репликами так язвительно и грубо втихомолку комментирует каждое слово и даже движение расположившегося напротив бойкого смуглого человечка в очках, словно это какое-то мерзкое существо иной природы.

Больше всего в собственном «внутреннем голосе» Фурмана поразило сладострастное издевательство над внешними особенностями другого человека: цветом кожи, чертами лица, жестами, манерой речи. И это дикое «параллельное» бормотание продолжалось даже теперь, когда он его заметил! А ведь именно вот так исподтишка мог бы наблюдать за шевелениями и подергиваниями еврея антисемит.