Книга Темный век. Трактирщик - Александр Воронков

— Голова — это, похоже, Джузеппе-башмачника. Проповедовал апостоликскую ересь Сегарелли и Дольчино. Конечно, казнили его не за это: не дай Бог, монголы узнают — всем плохо будет: те любую веру дозволяют исповедовать и карают за утеснение иноверующих. Да, кроме того, еретик ещё и лазутчикам курфюстовским приют давал. Самих-то не споймали, а вот его обезглавили. Этого как казнили — я помню. А насчёт того, чья рука, даже и не знаю. Скорее всего, либо вора пойманного, либо бедолаги, что перед проезжим баскаком, а то и нойоном, шапку не скинул.

— Да, сурово… А что, неужели так часто в городе нойоны бывают? Ведь эдак половине мастеров могут руки-то оттяпать: ежели таких гостей тут много, то, пожалуй, за каждым-то и не уследишь: троим поклонишься, четвёртого — пропустишь…

— Нет, монголы городских стен не любят. Однако всё-таки случается, наскакивают изредка: то десятину ханскую получить, то что-то из узорочья и другой драгоценной добычи после войны или набега продать: ибо к иудейским да армянским скупщикам обращаться им слишком невыгодно. Вот такого багатура и мог тот грешник не заметить. Впрочем, без воли Господа нашего ничего не происходит, если кара постигла — значит, виноват в чём. А коль на земле перед вышними не виновен, то на небесах за муки, что претерпел, воздаяние обретёт! Впрочем, довольно об этом, мастер Макс. Ибо добрались мы наконец, слава Исусу!

Добрались мы до невысокой калитки в сложенной из дикого камня стене. В ответ на негромкий стук моего спутника в дверце открылась зарешёченная форточка-летка и привратник с щетинистыми щеками и убийственным чесночным запахом изо рта сварливо поинтересовался, кого именно бог принёс в мирную обитель. Однако разглядев брата Филиппа, страж монастыря тут же разулыбался, и с минуту погремев засовами, распахнул калитку. При взгляде на меня его лицо вновь приняло подозрительное выражение:

— Кто сей мирянин, брат вивлиофик?

— То мастер Белов — добрый христианин, брат вратник, он прибыл издалека, потому и платье имеет непривычное, и речь его неровна. Надобно пока что позвать кого-то из послушников, помогающих брату гостиннику, чтобы те свели его в странноприимный приют.

С этими словами монах довольно быстрым шагом пересёк крохотный, не больше десяти метров в диаметре двор и скрылся за очередной дверью в поросшей плющом стене. Монастырский страж тем временем молча указал мне на каменную скамеечку обочь калитки. Что ж, посидим, подождём…

А ведь не зря мне брат Филипп интересным типчиком показался… Вивлиофик… Библиотекарь, что ли, по-нашему? Ну, если и библиотекарь — то не простой, ей-ей не простой. Пять языков знает, авторитетом пользуется не только среди тёмных простолюдинов — с этими-то как раз всё понятно: религиозный фанатизм и всякое такое, — но и в самом монастыре, и у городских стражников. Монгольский изучал, по его же словам, следовательно, велика вероятность, что с оккупантами общался вплотную: возможно, в качестве переводчика, а возможно — и в составе "ограниченного контингента" туменов или хашара пришлось по Европе прогуляться? Ну-ну… И потом: что это монастырского библиотекаря понесло шайтан знает куда в задрипанную таверну? Пивка попить приспичило? Ага. То он в городе пива бы не нашёл. А ведь "У моста" он явно не в первый раз появился: завсегдатай…

Ожидание моё не затянулось. Через несколько минут послышалось шлёпанье босых ног и вот уже рядом возник невысокий паренёк-послушник, но уже не в коричневой, а в чёрной рясе с капюшоном.

— Прошу тебя проследовать… — повернулся, не сомневаясь, что я-таки "проследую", и направился в правый дальний угол дворика, где в плющевых зарослях угадывались очертания ещё одной двери с нишей над нею. Когда мы приблизились, в нише стала видна деревянная статуя бородатого дядьки с гусём у ног, одной рукой делающего жест, призывающий к молчанию, а другой прижимающего к груди пухлый том — Библию, если судить по кресту на обложке. На всякий случай, входя, перекрестился. Судя по одобрительному кивку, провожатый заметил моё "религиозное рвение".

За дверью царил мрак. Не то, чтобы полная темнота, однако мне как-то гораздо комфортнее было на дворе, под ясным весенним небом. Внутрь здания вело четыре пути: коридоры прямо и влево, и две каменные лестницы без перил, соответственно, вверх и вниз. Вниз, в монастырские подземелья, лезть почему-то совсем не хотелось: я вам не диггер какой-то, а нормальный копарь… Провожатый потопал вверх. Тем лучше!..

Осторожно преодолев два лестничных пролёта — сверзиться ну ни капельки не хочется, знаем мы здешнюю медицину! — я вслед за послушником оказался в довольно большой комнате, освещаемой только падающими из окон-бойниц лучами. Пол устилали пахучие сенники, на каждом из которых спокойно могли бы разместиться по трое здоровых мужиков, да ещё и трошечки места осталось бы. Впрочем, народу в комнате почти не было. В проходе между тюфяками прямо о каменные плиты пола отбивал поклоны коленопреклонённый бородач, грубая рубаха которого резко контрастировала с выглядывающими из-под неё ярко-зелёными бархатными штанами, заправленными в серые сапоги с загнутыми носами и высокими каблуками. Поблизости от него тянулся лицом к подоконнику менее экстравагантно одетый дядька в сером плаще с откинутым капюшоном. Ещё двое — молодые парни — сидя на матрасе, конались дорожным посохом. Знакомо… У самого дальнего окна лежал последний обитатель помещения — укрытый под горло шерстяным одеялом парень явно южного облика. Судя по испарине на смуглом лбу и хриплому дыханию, у хлопца явно жар. Да, не самое приятное соседство, но тут уж деваться некуда: не поймут-с претензий, как говаривал поручик Ржевский.

— Располагайся, уважаемый, отдыхай! — тон послушника был предельно вежлив, но не более того: текст был явно заучен. — Возможно, тебе сегодня ещё предстоит беседа…

— Постой-ка, любезный! — я ухватился за рукав рясы. — Ответь: что с тем человеком, что лежит вон там?

— К сожалению, он сильно болен. Случайные спутники вынуждены были оставить его в сем святом месте под покровительством нашего ордена и покинуть город. Брат Иероним, уже четвёртый день заботящийся о его телесном здоровье, уверяет, что жжение в животе, коим страдает сей человек, не заразно. Потому-то сей мирянин и не удалён из гостевого покоя обители. Однако утишить его боли мы не в силах: остаётся только молить Всевышнего о милосердии к грешнику… Он уже причастился нынешним утром Святых тайн, так что во всяком случае будет прощён на Небесах!

А теперь оставь меня, добрый мирянин: мои обязанности требуют исполнения!

С этими словами послушник ловко выскользнул за дверь и шустро зашлёпал босыми ступнями вниз по ступеням.

"Нет, ну нормально? Мало того, что затащили в "кубрик" с какими-то странными типами, чьё поведение заставляет усомниться в их адекватности, а из мебели — одни тюфяки да распятие на стене. Так один из соседей, похоже, ещё и ласты склеить готовится. Веселуха та ещё — с полутрупом кантоваться! Ну, спасибо, блин горелый! Однако, смотрю, остальным соседям на помирающего наплевать, что не есть хорошо. Всё же мучается мужик, хоть и говорят, что безнадёжен. Не дело это…"

Подхожу к болящему, присаживаюсь рядом. Да, несладко "пациенту": явно боли сильные, уже и не корёжит его — силы почти ушли. Ну, я не медик, однако средство обезболивающее пока нетронутое. Из наплечного кармана "песчанки" появляются таблетки, вылущиваю сразу три штуки. С пояса снимаю флягу, отвинчиваю крышку. Ну-ка, рот открой, приятель! Ты глянь, не прекословит: видать, уже дошёл до того, что пофиг, что с ним делают…