Книга Россия гниет с головы. Проклятие власти - Юрий Мухин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Повезло России и в другом. За время тяжелейшего, дикого и унизительного татаро-монгольского рабства русские поняли то, чего не понимали и не понимают другие народы, правда, в последнее время и русские перестали это понимать. А тогда рабство на грани смерти их научило многому.
Могут ли понять Россию на Западе, для которого столетиями войны были сродни развлечениям? Может ли понять Россию американец, для которого, по-видимому, до сих пор война — это любимая забава Рэмбо? Могут ли понять Россию наши отечественные либералы, для которых единственная мудрость — это смотреть на все глазами того же Запада?
Историк Ключевский подсчитал, что с 1228 по 1462 год, за период, когда формировался великорусский народ, Русь вынесла 160 внешних войн. Только внешних. В XVI веке она 43 года воюет с Речью Посполитой, Ливонским орденом и Швецией, одновременно защищаясь от набегов татар. Да каких набегов! В 1571 году крымский хан Девлет-Гирей сжег Москву. По русским летописям, погибло до 800 000 душ. Возможно, это преувеличение, но летописи дают такие подробности. Хоронить мертвых не было ни сил, ни возможностей, трупы сбрасывали в реку. «Москва-река мертвых не пронесла: нарочно поставлены были люди спускать трупы вниз по реке; хоронили только тех, у которых были приятели».
Какие реки, протекающие через столицы западных государств, видели подобное? Сена, Темза, Потомак?
В XVII веке Россия воюет 48 лет! В XVIII веке Россия воюет 56 лет!
Жестокие войны, подавляющее число которых было направлено на уничтожение русских, стали правилом, жизнью России, а мир… мир — исключением из правила.
Могло в таких условиях за эти столетия у русских выработаться свое мировоззрение, свой взгляд на свободу, на демократию? Да, могло. И оно выработалось. Даже тупой ученик за пятьсот лет обязан что-то понять и чему-то научиться. Демократия — это ситуация, когда народ имеет в стране власть. Однако по критериям мудрости, принятой на Западе, народом считается каждый человек. Считается, что это мудро, и, естественно, каждый «умный» и там, и у нас тоже так считает. Поэтому демократическим считается то государство, которое удовлетворяет желания большинства той части населения, которая имеет возможность требовать. Когда толпа народа собирается в здании или на площади и начинает требовать: «Не хотим этого короля, а хотим другого!», то, с точки зрения кретина, это вершина демократии. Кретин рассуждает: «Король — это глава государственного аппарата, и если мы подберем короля, который будет служить народу (а под народом мы подразумеваем лично себя), то такой король и такой государственный аппарат будут демократичными».
Такова современная логика, и такой она была во всех государствах и в России до порабощения ее кочевниками.
По мере того как кочевники убивали или угоняли в рабство россиян, представления русских о демократии стали меняться. Стала подвергаться сомнению логика «умников», которая выражалась в следующей сентенции: «Если народ — это я, то служить я должен сам себе, в том числе и своей чести, и своей славе. И если во имя своей чести мне надо умереть, то что же — я умру, так как этим я прославлю себя и в себе свой народ. Но если мне предстоит умереть, а ни чести, ни славы для себя я не заработаю, то вместе со мной умрет мой народ. Это бессмысленно. Лучше сдаться на милость победителя, тогда я спасу себя и в себе — народ. Заставляет меня идти в бой и на смерть государство и его глава — царь или король, в том числе и на такую смерть, где ни чести, ни славы я не найду. Чем больше я буду рабом государства, тем больше я буду подвергать себя лишениям и смертельному риску. Поэтому чем я буду более свободен от государства, тем больше буду служить себе и в себе народу, следовательно, тем больше я демократ!» Но в те времена для русского сдача в плен почти без вариантов означала либо смерть от руки кочевника, либо рабство на галерах. Продолжалось это столетиями, было время все обдумать. И постепенно образ мыслей россиян стал меняться: «А народ ли я? А может, народ — это не я, а все живущие в моей стране, в том числе и дети, в том числе и еще не родившиеся дети наших детей? Тогда я не народ, тогда я только частица народа. И если я хочу быть демократом, то мне нужно служить не себе, а всему народу. При этом если я испытываю лишения, то это еще не значит, что народ испытывает их, мои лишения могут обернуться отсутствием лишений у моих детей. Если я умираю, защищая свою страну, то вместе со мной умирает только очень малая частица народа, а народ будет жить, так как своей смертью я его смерть попрал. И не важно — умер ли я на глазах восхищенных моим героизмом зрителей или незаметно в мучениях скончался от болезней в осажденной крепости. Враг, стоящий под ее стенами, не идет в глубь моей страны, не убивает мой народ. Но если я сдамся, то враг, не сдерживаемый мною, пойдет убивать мой народ дальше».
Ливонский летописец Рюссов: «Русские в крепости являются сильными боевыми людьми. Происходит это от следующих причин. Во-первых, русские — работящий народ: русский в случае надобности неутомим во всякой опасной и тяжелой работе, днем и ночью, и молится Богу о том, чтобы праведно умереть за своего государя. Во-вторых, русский с юности привык поститься и обходиться скудной пищей; если только у него есть вода, мука, соль и водка, то он долго может прожить ими, а немец не может. В-третьих, если русские добровольно сдадут крепость, как бы ничтожна она ни была, то не смеют показаться в своей земле, так как их умерщвляют с позором; в чужих же землях они не могут, да и не хотят оставаться. Поэтому они держатся в крепости до последнего человека, скорее согласятся погибнуть до единого, чем идти под конвоем в чужую землю. Немцу же решительно все равно, где бы ни жить, была бы только возможность вдоволь наедаться и напиваться. В-четвертых, у русских считалось не только позором, но смертным грехом сдать крепость».
Да, со временем татары научили, и русские стали думать: «Если я демократ, то я должен быть рабом своего народа, я должен ему отдать все. Организуют нас на службу народу государство и его глава — царь. Следовательно, я должен быть не наемником за деньги, а рабом, добросовестным рабом государства и царя. Только став рабом народа, я освобожу народ от любого гнета, сделаю его свободным».
Но среди нас, рабов, очень много «умников», которые считают народом только себя лично и хотят быть как на Западе — свободным от службы и ему (народу), и государству. Чем их больше, тем больше тягот и по защите народа, и по защите их — «умников» — падает на меня, на раба. Это несправедливо. И если царь действительно служит, как и я, народу, то у него должна быть железная рука против «умников»: он должен их либо заставить служить народу, как это делаю я, либо перебить, чтобы другим неповадно было становиться «умником» и перекладывать на меня, как на раба народа, все трудности и опасности службы.
Таким образом, трехсотлетняя власть татар привела к тому, что все больше и больше россиян по своему мировоззрению становились истинными демократами — рабами своего государства.
Между прочим, подобный образ мыслей не был понятен не только жителям Запада, но и большинству наших историков. Сложилось устойчивое мнение, что Россия — страна рабов (и это правильно), но мало кто понимал, чьи это рабы, кому они служат. Считалось, что русский — это такая тупая скотина, которая без плети жить не может. При этом подобные историки и исследователи как-то обходили вниманием то, что за пятьсот лет после рабства у кочевников эти тупые скоты не склонили головы ни перед кем, ни один захватчик больше не смог поставить их на колени в то время, когда почти все западные страны по паре раз в столетие на колени становились.
