Книга Голос любви - Кэрол Дин

Симона почувствовала, что краснеет.

— Простите, Блю, — пробормотала она. — Я тогда сказала, не подумав…

— Ничего страшного. — Он отправил в рот кусочек тонко нарезанного бифштекса. — Лучше скажите мне: вы всегда ужинаете как королева?

— А как ужинаете вы?

— На палубе «Трех желаний», глядя на закат, — всякий раз, когда есть такая возможность.

— «Три желания»?

— Моя красавица. Мы с ней неразлучны. Палуба — пятьдесят четыре фута. А мотор — просто зверь…

Симона удивленно посмотрела на него.

— Моя яхта, — пояснил он.

— Вы говорите о ней как о женщине!

— Можно сказать, — улыбнулся он, — она и впрямь заменяет мне женщину…

— Заменяет? Неужели рядом с вами нет настоящей женщины? — Симона неожиданно для себя задала ему этот вопрос, но почувствовала, как в груди ее все напряглось в ожидании ответа.

— Вокруг крутятся всякие… Рядом — нет.

Симона, сама не зная почему, была неожиданно рада услышать этот ответ и вовсе не испытывала желания анализировать, почему он ей понравился. Она сделала глоток вина. Уют маленькой комнаты, тихая музыка, большое мягкое кресло — все расслабляло ее. Давно она уже не чувствовала себя так комфортно, очень давно… Симона сбросила туфли и, отодвинув в сторону тарелку, откинулась в кресле. Есть ей почему-то расхотелось. Единственным голодом, который она испытывала сейчас, было желание слушать голос Блю. — Расскажите мне о вашей яхте, — попросила она.

Он лукаво посмотрел на нее:

— Никогда не расспрашивайте мужчину о яхтах или гольфе — если только не собираетесь провести с ним ночь.

— Разве мы не собирались провести этот вечер вдвоем?

— Вечер, — уточнил он. — Это разные вещи. К тому же я предпочел бы, чтобы мы поговорили о вас.

Симона нервно поежилась.

— Как вам ответить — вежливо или честно?

— Не понял?

— Вежливо — это сказать, что говорить особо не о чем. А честно — что я не хочу говорить о себе.

Взгляд Блю встретился с ее взглядом. Глаза его были полны живого, сочувствующего интереса, и Симоне показалось, что в глубине этих глаз скрыты ключи ко всем ее проблемам…

Блю тоже отодвинул тарелку.

— Я хочу, — мягко произнес он, — чтобы вы пересилили себя. Вы должны научиться говорить о себе без смущения.

Симона снова поежилась, сомневаясь, что когда-нибудь перестанет чувствовать себя неловко под взглядом Блю.

— Мою историю, — произнесла она, — довольно сложно понять.

— Не удивляюсь, — едва заметно улыбнулся он, — если учесть, что у вас такая мать, как Джозефина.

Симона инстинктивно напряглась, но, не почувствовав в тоне Блю ни злости, ни сарказма, расслабилась. Однако продолжала молчать.

— Ваша мать — потрясающая женщина, — произнес Блю. — А какой у нас с ней разговор был сегодня утром!

— Совершенно не могу себе представить, какой бы у вас мог состояться разговор.

— Потрясающий! — Он отодвинул свое кресло от стола, чтобы иметь возможность вытянуть ноги. — Особенно когда она спросила меня, гомосексуалист я или нет.

— Она вас спросила? — удивилась Симона.

— Думаете, я вас обманываю? Хотя ваша матушка великолепно умеет скрывать свои эмоции, я не мог не почувствовать, что вопрос моей сексуальной ориентации для нее очень важен. — Блю сделал паузу. Симона отвернулась. Он продолжал: — А когда она получила ответ, ее отношение ко мне заметно изменилось. Одно из двух: или я ей не понравился, или, что скорее всего, ваша мама — лютая мужененавистница.

— Она просто привыкла не доверять мужчинам. Согласитесь, что возглавлять большую корпорацию в мире, где правят бал мужчины, для женщины не просто… — Симона вспомнила, как отзывалась Джозефина о ее отце, которого она почти не помнила, о ее муже, с которым она прожила всего два года… Почувствовав комок, подступавший к горлу, она потянулась за стаканом воды.

— А сейчас корпорацию возглавляете вы. И тоже не собираетесь доверять мужчинам? — Блю пристально смотрел на нее.

— По-моему, — машинально произнесла Симона, — в этом есть здравый смысл.

— Значит, не доверять людям требует здравый смысл? Скажите лучше, что от этого зависят интересы бизнеса, так будет честнее!

В глубине души Симона понимала, что Блю попал в самую точку. Она вскочила.

— Я не нуждаюсь в ваших комментариях, мистер Блюделл!

— Сядьте, — тихо, но настойчиво произнес он.

— Что?

Он взял ее за руку.

— Сядьте… пожалуйста. Вы правы. Я действительно перешел за рамки дозволенного. Обещаю, что я больше не буду лезть не в свое дело. Договорились?

Симона колебалась. Ей хотелось убежать в свою спальню и зарыться в подушках, но обещанию Блю она почему-то поверила. Колени ослабли, и она села.

— Хорошо. — Голос ее прозвучал неожиданно тихо для нее самой.

— Тогда, может быть, вы расскажете мне о том… — он задумался, — как вы познакомились с Ноланом. — Голос Блю звучал естественно и непринужденно, и Симона сразу же успокоилась.

— А знаете, — произнесла она, — как раз тот же самый вопрос я собиралась задать вам. Согласитесь, ваша дружба несколько необычна…

— Да, пожалуй, многие найдут ее странной, — усмехнулся Блю. — Однако начнем все по порядку. Мы с Ноланом практически росли вместе лет где-то с десяти. Если честно, то нас сдружил сырный пирог его матушки. Моя мама умерла, когда мне было пять лет, так что Иви Смит, по сути, заменила мне мать. К тому же она пекла чудесные пироги… В школе мы учились вместе и более или менее дружили, а затем оба поступили в Гарвард. Потом, не имея за душой ничего, кроме гарвардских дипломов финансистов, мы опять же вместе попали в Нью-Йорк.

Рассказ Блю был прерван появлением миссис Драйзер, которая пришла забрать пустые тарелки и спросить, не желают ли они что-нибудь на десерт. Оба отказались и попросили кофе.

— Почему в Нью-Йорк? — спросила Симона, когда горничная удалилась.

— Нолан мечтал стать актером, а я… — Он остановился. В первый раз Симона видела его колеблющимся.

— Продолжайте, — попросила она, отпив глоток вина.

— А у меня была бредовая идея стать драматургом.

— Если вы об этом мечтали, то почему же вы тогда учились на финансистов?

— Дело в том, что у нас обоих были, видите ли, насквозь прагматичные отцы, которым хотелось, чтобы их сыновья занимались делом, а не ерундой. Впрочем, — он пожал плечами, — не думаю, чтобы они стали особо возражать, если бы мы выбрали себе другой путь.

— И что же случилось в Нью-Йорке?