Книга Колонии любви - Эльке Хайденрайх

Феличе появился на месте съемки с бортовой платформой, на которую позже положат собаку с завязанной пастью. На нем была свежеотглаженная рубашка и чистейшие рабочие брюки. Режиссер выругался, и Марье пришлось красной краской срочно нарисовать на рубашке и брюках пятна крови и все слегка смочить водой и смять. Агнес явилась в цветастом шелковом платье и соломенной шляпе, выглядела она чудесно, но нервозно. Она боялась подойти к мосту и не осмеливалась приблизиться к перилам, откуда было можно заглянуть в темную, зелено-серую бездну. Она сдержанно подала руку Феличе и с плотно сжатыми губами ждала начала съемки. В то время как он вступал на мост, брал собаку на руки и бросал ее в пропасть, она должна была подъехать на своем автомобиле к мосту, затормозить и призвать Феличе к ответу. Ирмин перекрыл дорогу, чтобы никакие другие автобусы не попали в кадр, — началось. После долгих недель дождя наконец вышло солнце, и оно сияло ярко уже с самого утра. Сначала мы отрепетировали с Феличе, чтобы он бросил собаку прямо в сетку, откуда ее можно было потом вытащить. Собака уже начала сильно попахивать, и никто не хотел прикасаться к ней. Это был большой красивый пес с ухоженным мехом, но оттого, что его постоянно замораживали и оттаивали, он выглядел взъерошенным и слегка бесформенным; нам всем было жутко на него смотреть. Феличе потребовал перчатки, чтобы не прикасаться к нему, но режиссер сказал, что итальянские крестьяне не носят перчаток, пусть потерпит, это недолго. Я подумала о других режиссерах, которые в подобных случаях сказали бы: «Еще чего!» или: «Ты — актер, веди себя как следует, и баста!» Но он не мог быть таким, он всегда позволял дискутировать.

И вот мы подошли к эпизоду, когда должна была появиться Агнес. Феличе засек время, положил собаку на платформу, Кризела подала знак Агнес, та поехала, затормозила рядом с Феличе, вышла. Первые два раза господин Торстен посчитал, что автомобили неправильно располагаются перед его камерой. В третий раз Агнес запоздала, и собака уже лежала в сетке, когда она наконец подъехала. Потом промашку дал Феличе: собака упала с его машины так, что каждому было ясно, что она мертвая. Потом прибыл автобус со школьниками, и его пришлось пропустить. Мы все разнервничались, Агнес обливалась потом, и гримерша все пудрила и пудрила ей лоб, шею и нос. Наконец, все вроде бы наладилось, но Агнес стояла перед Феличе и смотрела на него широко открытыми глазами, не произнося ни слова, она забыла свой текст, или он застрял у нее в горле. Феличе выругался, вытер лоб и потребовал перерыв. Реквизитор опять запаковал собаку в ящик со льдом, Феличе прилег на лужайку, господин Торстен закурил и перевесился через перила. Нам очень захотелось толкнуть его — то-то бы повеселились! Режиссер шептался с Агнес, которая разрыдалась, и Кризела отвернулась и втянула в нос порцию кокаина.

Я решила съесть свою утреннюю булочку, но кусок не лез в горло, а в это время из пропасти стал подниматься пар, как будто ад разверзся. После затяжных дождей мокрая земля нагрелась и выбросила обратно в воздух в виде пара столько воды, сколько успела проглотить. Это выглядело устрашающе, было душно и тяжело дышать. Феличе жевал травинку и через узко прищуренные глаза смотрел на Агнес. В его взгляде были гнев и страсть, он и презирал ее и хотел ее, а она, имевшая большой опыт с мужчинами, «уже не молодая и не прекрасная», занятая теперь во второсортных театрах и третьесортных телесериалах, чувствовала это, и защищалась как могла, и металась между страхом и злостью. Больше всего мне хотелось подойти к режиссеру и сказать: послушай, ради всего святого, измени эту сцену, пусть она просто проедет мимо и увидит, как он бросает собаку в пропасть, но пусть она не выходит, не идет к нему, это плохо кончится. Но я не сделала этого, потому что не осмеливалась подойти к Агнес, потому что я всего лишь scriptgirl и не хотела изображать из себя важную особу. Ах, почему мы не делаем то, что чувствуем, а это было бы самое правильное, — возможно, потому, что мгновение, когда это чувствуешь, слишком мимолетно.

Господин Торстен отвернулся и запел: «Leavin Memphis with a guitar in his hand and a one-way-ticket to the Promised Land…»,[4]но когда все посмотрели на него с ужасом — как можно петь в такой момент, — он прекратил пение, засвистел и встал за свою камеру. Марья пригладила одежду Феличе, а режиссер крикнул: оставь это, Марья, наконец-то то, что нужно. Агнес надела соломенную шляпу и пошла к своей машине. Ирмин перекрыл дорогу, и все началось сначала. Феличе подъехал к месту, обозначенному на мосту завязанной лентой, остановился, взял собаку и бросил ее в бездну, или, точнее сказать, на сетку. Агнес поехала, остановилась, вышла и побежала к Феличе. Ее лицо было полно ненависти, страха и гнева, она ударила Феличе кулаками в грудь. Он уставился на нее своими голубыми глазами, внезапно подхватил ее под мышки, высоко поднял и перегнул через перила. Она повисла над пропастью — это длилось секунду или вечность, я не знаю сколько, я закрыла глаза. Мертвая тишина нарушалась только злобными перекатами воды там, глубоко внизу, — ни вскрика, никто не подбежал, Феличе просто стоял и держал Агнес над перилами, и, когда я вновь открыла глаза, они смотрели друг на друга. У обоих лил пот по лицу, Агнес под гримом стала смертельно бледной, а он дрожал всем телом. Мною овладел смертельный страх: вдруг он ее не удержит. В темпе ускоренной съемки режиссер двинулся к ним обоим, протянул к ним руки, с его губ не слетел ни единый звук, господин Торстен стоял рядом со своей еще работающей камерой и не шевелился. Марья зажала рот обеими руками и широко раскрыла глаза, и вот наконец бесконечно медленно Феличе с Агнес на руках отвернулся от перил и поставил ее, мягко и осторожно, на мост. Он тяжело дышал, руки его повисли, а Агнес стояла рядом, прислонив голову к его груди. Режиссер остановился, и мы не знали, что сейчас произойдет — слезы, крики, крах, потасовка, все было возможно, но вместо этого Агнес, не говоря ни слова, пошла к своей машине, отъехала к исходному пункту и стала ждать с включенным мотором. Феличе вытащил собаку из сетки, бросил ее на тележку и тоже отъехал к своему исходному пункту на другой стороне моста. Режиссер растерянно стоял рядом, потом дал знак оператору, и жуткая сцена еще раз началась сначала. Феличе подъехал, затормозил, вышел и взял собаку. С другой стороны подъехала Агнес, резко остановилась рядом с ним, вышла из машины, бросилась к нему, и Феличе, широко размахнувшись, швырнул вниз отвратительную падаль, полузамерзшую, полуоттаявшую, она пролетела некоторое время над долиной, как огромная птица, а потом упала прямо в ущелье, а Агнес в это время кричала, и буйствовала, и била Феличе, и визжала, и ругалась, и плакала, и разорвала ему рубашку на клочки. Феличе отшвырнул ее от себя, зажег сигарету, сел в машину и уехал прочь. Агнес осталась лежать на мосту.

Сцена вышла великолепная, все было снято, и никто не произнес ни единого слова. Маленький автобус привез актеров обратно в отель, съемочная группа убрала сетку, кабель, лампы и перегораживающие ленточки на дороге. Я сидела в машине рядом с Ирмином, Кризелой и режиссером, никто не разговаривал. Ирмин вел машину как в гололед, так осторожно, будто только что пережил аварию. В ресторане сидели те, кто был в этот день свободен от съемок, они играли в карты и захотели было прогорланить нам привет, но поперхнулись, увидев наши лица. Все тут же разошлись по своим номерам, и мне не верится, что кто-нибудь спал спокойно в эту ночь. Внизу еще долго пили и болтали рабочие сцены и реквизиторы, смаковали, наверно, эту историю каждый на свой лад, все в новых и новых вариантах, а около трех часов я услышала, что через холл идет, пошатываясь, художник-постановщик со своими сотрудниками и громко пьяным голосом цитирует Шекспира: «Что есть жизнь? Сказка, рассказанная безумцем, бессмысленная и ничего не значащая!»[5]Вот именно. На следующий день Феличе уехал, его съемочное время закончилось, он не простился ни с кем. Мы досняли наш фильм до конца в странной, смутной, напряженной атмосфере. Агнес была тихой, точной, совсем не блажной, она почти ничего не говорила и сразу после съемок пропадала в своем номере. Режиссер в последние дни начал пить, и однажды вечером мы оказались вдвоем в пустом и почти темном ресторане, даже Кризела пошла спать. Мы скрутили себе по косяку и молча закурили, и вдруг он сказал: «Знаешь, что я прочитал однажды? Насчет гашиша, перед битвой его курить нельзя, это расслабляет. Там сказано: „Клинок не поражает цель, потому что сердце склоняется к нежности“. Я давно размышляю над этими словами».