Книга Пфитц - Эндрю Крами

ПФИТЦ. Но ни одна из них не была бы историей моего отца. А потому дозвольте мне дорассказать ее вам.

Ганс и Лиза так и смотрели на окровавленное тело полковника, пока их не вывел из оцепенения громкий нетерпеливый стук — внизу кто-то барабанил во входную дверь. Затем стали слышны голоса, оравшие что-то на незнакомом языке. Это были вражеские солдаты! Ганс вошел наконец в спальню Лизы и прикрыл за собою дверь; затем, проявив, как это часто бывает с людьми, попавшими в критические обстоятельства, совершенно неожиданную силу и присутствие духа, он перетащил тело полковника к двери, чтобы хоть немного затруднить врагам проникновение в комнату, где им с Лизой оставалось только возносить Господу молитвы о спасении. Тем временем входная дверь была взломана, снизу доносились звуки падающих и разбивающихся вещей — как обычно то и бывает, когда мародеры обшаривают дом в поисках поживы. Вражеские солдаты были вдребезги пьяны и непомерно горды своей неожиданной победой. Затем послышался громкий, быстро приближающийся топот — обутые в тяжелые сапоги люди поднимались по лестнице.

Старой женщине, спавшей за стенкой, было уже ничем не помочь, Лизе же и Гансу оставалось одно — залезть под кровать, ибо никакого иного укрытия в комнате не было. Кровать была тяжелая, с деревянной рамой, поперек которой были натянуты крепкие веревки, на которых покоился плотный из конского волоса матрас, однако места под рамой было так мало, что они едва сумели туда втиснуться, причем узость кровати вынудила Ганса лечь на Лизу — бок о бок они там просто не помещались. Едва успели Ганс с Лизой спрятаться, как один из солдат начал толкаться в дверь; не добившись успеха, он громким криком подозвал на помощь своих дружков. Совместными усилиями они открыли дверь, отодвинув ею безжизненное тело полковника, ворвались в комнату и дружно загоготали, увидев, что мешало им сделать это раньше. Будь вражеские солдаты потрезвее, сохрани они хоть какую-то способность к логическим рассуждениям, они, несомненно, догадались бы, что присутствие за закрытой дверью этой жалкой фигуры неизбежно предполагает присутствие там же убийцы, ибо иных, кроме этой двери, у Лизиной комнаты не было. Однако такая мысль даже не пришла солдатам в голову — возможно, они решили, что полковник сам напоролся на свою шпагу, или попросту были настолько пьяны, что вообще ни о чем не думали. Они оттащил труп вниз (печальный этот спуск сопровождался стуком полковничьих сапог, волочащихся по ступенькам) и оставили валяться во дворе. Вернувшись на второй этаж, они быстренько разделались с глухой старухой (снова душераздирающий звук стаскиваемого по лестнице трупа), а затем, завершив свои славные подвиги, решили отойти ко сну.

Двое из них избрали местом ночлега Лизину спальню. Все это время Лиза и Ганс лежали под кроватью; стиснутые так, что ни охнуть, ни вздохнуть, они мучительно хватали воздух раскрытыми, тесно соприкасавшимися ртами. Но даже эти почти невыносимые страдания бледнеют в сравнении с тем, что пришлось им испытать, когда на кровать взгромоздились двое пьяных солдат. Лизу и Ганса буквально раздавило в лепешку, их щеки и рты слились в единую, пронизанную единой болью массу, их тела втиснулись друг в друга, как печатка в сургуч, с той лишь разницей, что каждое из них было одновременно и тем и другим, и печаткой, и сургучом. Одно лишь страстное желание выжить позволило им вынести невыносимые эти страдания без крика; они лежали, не издавая ни звука, лишенные возможности пошевелиться и почти лишенные возможности дышать. Через несколько мучительно долгих минут солдаты перестали ворочаться; их вздохи и бормотания сменились громким заливистым храпом.

Казалось бы, Гансу и Лизе представлялась прекрасная возможность бежать, однако несчастные попросту не могли выбраться из-под кровати, да что там выбраться, они не могли даже хотя бы немного изменить свои крайне неудобные позы. Им оставалось лишь надеяться на те моменты, когда кто-нибудь из придавивших их солдат начинал ворочаться во сне, это иногда предоставляло им шанс пошевелить затекшей конечностью или слегка изменить положение головы.

Долгие минуты превращались в часы, а Ганс и Лиза все так же оставались погребенными под кроватью. Затем, по какой-то уж там причине, у одного из солдат начался жестокий приступ кашля. Толчки и содрогания его грузного тела доставляли пленникам массу дополнительных, весьма болезненных неудобств, но в конце концов солдат сел, чтобы прочистить горло, и перемещение нагрузки позволило юноше и девушке хотя бы развести свои занемевшие лица. Далее солдат развернулся и опустил ноги на пол, словно намереваясь встать. Теперь он сидел в основном на раме; уменьшение нагрузки позволило Гансу повернуться так, чтобы его собственный вес не так давил на бедную Лизу, которая тем временем чуть сдвинулась к противоположной от солдатских ног стороне кровати — сейчас она меньше боялась быть обнаруженной, потому что второй солдат не подавал никаких признаков пробуждения. В крошечной под-кроватной темнице происходила лихорадочная перегруппировка. Если сравнивать с тем, что было раньше, наступило время благословенного отдохновения; Ганс и Лиза сладко потягивались на манер сытых сонных кошек. Теперь уже Ганс лег снизу, лицом к полу, а Лиза расположилась на его спине, что позволило каждому из них дышать своим воздухом, воздухом, который не был только что выдохнут другим. Им уже казалось, что в этом новом положении нетрудно будет и уснуть, нужно только почесать сперва где чешется да устроить поудобнее руки и ноги.

Но тут так и не вставший солдат рухнул всею своею тушей на кровать, на излишне размечтавшихся пленников снова навалилась двойная нагрузка, к чему они оказались совершенно не готовы. Лиза как раз собиралась почесаться, жестокий толчок застал девушку врасплох, ее рука попала в ловушку, безнадежно застряла в месте, где ей не следовало бы находиться. Лизино плечо болезненно вывернулось, пальцы скрючились и едва не были раздавлены. И ее ногти крепко впились в левую ягодицу Ганса.

Опять наступил момент, когда им обоим полагалось бы громко, дружно завопить от боли. Момент, когда им вроде бы следовало незамедлительно дать о себе знать и сделать попытку как-нибудь объясниться с солдатами. Но они прекрасно понимали, чем грозит им такая попытка, понимали, что крайне неестественное и неудачное положение их тел должно оставаться статичным до того момента, когда какой-нибудь сдвиг на, так сказать, втором этаже сделает возможным его изменение. Однако моменту таковому не суждено было наступить до самого рассвета. На многие часы останутся ее ногти вонзенными в его истерзанную плоть, тем же временем двое пленников погрузятся в тяжелый полусон, навеянный изнеможением столь полным, что оно пересилило все их страхи и страдания.

В конце концов солдаты проснулись и встали. Не теряя понапрасну времени в скромной келье, приютившей их на ночь, они разбудили своих товарищей, и, быстренько пособирав (в полном соответствии с международными законами) все, что было в доме съедобного, или ценного, или интересного в каком-нибудь ином смысле, вся их компания покинула гостеприимный кров (поприветствовав смехом и веселыми криками трупы полковника и старой женщины, так и оставшиеся лежать у порога).

И лишь тогда, когда голоса их стихли вдали, рискнули Ганс и Лиза выскользнуть из-под кровати. Они стояли, глядя друг на друга, их чувства разрывались между ликующей радостью за свои сохраненные жизни и печалью за ужасающие события, невольными свидетелями которых довелось им стать. А затем они обнялись.