Книга Женщина и мужчины - Мануэла Гретковска

– Вам не больно? Тогда я буду сильнее надавливать. – Акушерка придвинула к себе табурет.

– Марек всегда так… переживает? – спросила Клара.

– Клара, sorry[22]за него. Он не спал ночь, на работе у него завал, я должна была рожать только через две недели, словом, все смешалось. Но он, конечно, не совсем прав. Знаешь, куда он пошел? В костел рядом! Каждый день ходит туда на мессу, у него там свой духовник… ну… исповедник. И этот исповедник, значит, его и науськал: мол, акупунктура – это суеверие. Я бы душу отдала, лишь бы не чувствовать боли, а парень не понимает. Пани Аня, долго еще? – закричала Иоанна.

– Сразу все расслабилось. Подождем еще, нужно терпение. – И акушерка стала рассказывать об осложнениях во время родов, о своей практике в Штатах, где ее научили индейскому акушерству и гаитянскому предродовому массажу. – Нужно расслабиться и не бороться с болью, пани Иоася, – советовала акушерка, покачиваясь на табурете. – Первая фаза родов – пассивная, мы можем только ждать, пока раскроется тело. Представьте себя растением: вы ждете и терпите, покоряетесь неизбежному. А вторая фаза, – она сменила уставшую руку, – вторая фаза – это зверское усилие. Вот тогда надо напрягаться, напирать с медвежьей силой: вы – медведица, вы – пума, вы боретесь за своего ребенка! Сначала – растение, потом – зверь, и только потом приходит маленький человечек, карапузик.

Последующие этапы родов у Иоанны прошли молниеносно. Розовый мальчуган выскользнул прямо на колени врачу. На лбу у него было пятнышко – след трения о родовой канал, память о скелете Иоанны. Марек, прежде чем перерезать пуповину, считал пальчики сжатого кулачка:

– Один, два, три, шесть… Нет, Иоася: один, три… – Он расчувствовался и потому сбивался.

– Да что тут считать, видно же, что пять, – сказала акушерка, передавая орущего малютку матери.

Варшава в декабре. Внизу – снежная слякоть, вверху – влажная зимняя тьма. В этом грязном туннеле снуют люди с праздничными подарками, блестящими украшениями, большими и маленькими елками. Эти елки ничем не пахнут, хотя когда-то, в детстве, они всегда пахли лесом. Дети тоже пахнут, а взрослые воняют. Может, потому, что их, взрослых, жизнь берет за шиворот и тычет носом в действительность, словно щенят в дерьмо. Таким образом люди, как и собаки, узнают, чего им следует избегать.

Яцек испытывал отвращение к жизни. Клиническая депрессия. Он укрылся ото всех в квартире и еще охотнее не выходил бы даже из своей комнаты. Осенью потерпела крах его фирма «Эрго – умные дома». Одноэтажные домики из древесины, стали и бумаги, перерабатываемой по новейшей технологии. По термическим свойствам строительный материал, получаемый из этой бумаги, превосходил кирпич самого высокого качества.

– Кому нужны ваши «умные дома» в этой стране, пан Яцек?! – говорили рабочие, когда он оформлял им бумаги на биржу труда. – Мы-то работу найдем в мгновение ока, но вы желающих купить ваши «умные дома» – черта с два найдете. Нормальные люди не хотят жить в консервных банках, как погорельцы в контейнерах.

Когда Яцек только брался за производство, он считал иначе. «Эрго» – идеальные дома для поляков: их легко собирать и транспортировать, функционируют они на солнечных батареях, долговечные и недорогие.

– В нашем климате такие дома простоят полвека, в тропическом – меньше, – убеждал он заказчиков. – Если произвести определенные переделки, можно подключить такой дом к отоплению.

Яцек не собирался становиться благотворителем, но, если товар не продается полгода, перестаешь чувствовать себя и бизнесменом. Недорогие конструкции «умных домов» мертвым грузом осевшие на складе, Яцек передал жертвам цунами в Индонезии. Нельзя сказать, чтоб это был совсем уж бескорыстный поступок: избавившись от «умных домов», можно было отказаться от недешевой аренды склада.

В полевых условиях, без подключения электричества и водоснабжения, из «Эрго» молено было соорудить довольно приличный барак. А ведь через Польшу, в особенности через польские деревни, тоже прокатилась волна цунами – алкогольного цунами. Однако пострадавшие от него предпочитали жить в своих обветшавших избах. Более предусмотрительные, например гурали,[23]строили себе жилища на века.

– Погляди. – Яцек оторвал руку от руля, указывая Кларе на двухэтажные дома, мимо которых они проезжали. – Голый камень, даже без штукатурки.

– Вероятно, на отделку им уже не хватает денег.

– Как раз нет, отделать такую избушку – пустяк, если учесть, сколько они вбухали в фундамент. Крепости себе строят, деревенская готика, смотреть страшно. А эти жалкие бетонные колонночки… Видишь? Ну кто это придумал?! Должно быть, хотелось дворцовых колонн, а это что – торчат перед дверью, как канализационные трубы…

Они ехали через Цешин в Австрию, на горнолыжный курорт, где бывали уже неоднократно и облюбовали себе пансионат в Пелзене.

– Давай поспим немного, я не выдержу, – сказал Яцек за Вельском, сворачивая на Щирк.

– Я поведу.

– Мне нужно отдохнуть, полежать.

Почти всю дорогу он молчал и отмахивался от Клары, когда та пыталась вовлечь его в разговор. Нервировало его и радио – чем дальше от Варшавы, тем меньше шансов поймать волну со сносной музыкой. Эфир был переполнен праздничными пожеланиями и прочей болтовней, которая, будто сладенькая дерьмовая глазурь, таяла в ушах и облепляла мозг.

– Убить бы их! – злился Яцек и выключал радио, но через четверть часа снова ловил волну.

Кларе было безразлично, что слушать, о чем молчать. Она надеялась, что хандра Яцека скоро пройдет. Неделю назад, за рождественским столом, когда они делили облатку,[24]Яцек достал из пиджака упаковку прозака[25]и проглотил первую таблетку, заев ее борщом.

– Это мой подарок тебе, – поцеловал он Клару. – Видишь, я сделал так, как ты хотела.

Он все чаще закрывался в своей комнате, не разговаривал или раздражался по пустякам. Если поначалу его скверное настроение быстро проходило, то осенью, после краха фирмы, приступы грусти и тоски перешли в неизменно угнетенное состояние духа. Яцек не соглашался проконсультироваться у Павла, знакомого психотерапевта, а идти к незнакомому врачу тем паче не хотел. Клара выписала ему таблетки, подтвердив тем самым свою капитуляцию подписью и печатью: она ведь сдалась, Яцек не слушал ее советов, не позволял себя колоть. Поражение она потерпела и как жена. Он заговаривал с ней, лишь когда злился, словно один только гнев и мог вывести его из онемения – гнев на Клару, на остальных людей, гнев по всяким пустякам.