Книга Семь женщин - Ребекка Миллер

Самуил жил на углу Четырнадцатой и Десятой улиц. Луиза спустилась по сырой лестнице в подвал. Он отпер дверь и приветствовал ее легким поклоном. Луизу это в первый момент рассмешило, но она сразу поняла, что смеяться не стоит.

Следом за Самуилом она прошла по короткому, тускло освещенному коридору. Лампы дневного света жужжали, будто насекомые. Чем-то пахло. Луиза не могла понять чем. Запах был отталкивающий и соблазнительный одновременно. Сильный, знакомый…

Луиза вошла в комнату. Картины Самуила были огромными, они заполняли собой каждый дюйм поверхности стен. Пытаясь сориентироваться, она стала медленно поворачиваться. Ей хотелось рассмотреть все полотна, одно за другим. Скорее, это была графика, нежели живопись: скупые красные мазки на белых холстах. Каждая работа представляла собой главу некой истории. На одной картине была изображена молодая женщина со свадебной фатой. На следующей ей перерезали горло. Весь холст был забрызган красной краской, похожей на настоящую кровь. Изображение было простым и пугающим. Самуил действительно был отличным художником.

— Это история жертвоприношения Ифигении. Ты знаешь эту легенду?

— Смутно помню. Отец принес ее в жертву…

— Ее отец Агамемнон принес ее в жертву, чтобы подул попутный ветер и корабли смогли доплыть до Трои. Так началась Троянская война.

— Елена Троянская, — кивнула Луиза. — Какой идиотизм.

Самуил рассмеялся — коротко, неохотно. Луиза стала переходить от одной картины к другой. Они были великолепны. Самуил предложил ей пива. Она согласилась. Вместе они подошли к холодильнику. Он открыл дверцу, и Луиза увидела несколько пластиковых контейнеров, наполненных какой-то жидкостью. Самуил поймал ее взгляд, достал один контейнер и снял с него крышку. Это была кровь.

— Я покупаю ее на бойне на Сорок восьмой улице, — сказал он.

Луиза заглянула в контейнер и скривилась. Потом обернулась и посмотрела на заляпанные кровью холсты. Господи Иисусе…

Грудь Самуила была жирная и волосатая, а руки тонкие и нежные, как у девушки. От его волос пахло дымом и мускусом. Его глаза были полны страдания. Он сжал ее руки за спиной и прошептал на ухо грязные слова, и они проникли в мозг, словно яд; этот яд потек между ее ног и выдал желание.

Луиза наконец узнала правду о себе. Самуил мог попросить у нее стакан воды, а когда она вставала, чтобы исполнить его просьбу, он мог щелкнуть пальцами и сказать: «Рабыня!» Конечно, он шутил, но она была готова снова и снова выполнять все его приказания. Она ужасно злилась, но бросить Самуила не могла. Впервые со времени расставания с Сэмом она чувствовала, что принадлежит кому-то, что она с кем-то связана. Сэм/Самуил: что-то идеальное, совершенное было в том, что они тезки. Луизе хотелось замуж за Самуила. А он жестоко критиковал ее работы.

— Ты владеешь техникой рисунка. Но… все это — невинная дрянь. Я смотрю на твои картины и не верю тебе. Ты к себе слишком нетребовательна. Все тебя хвалят и тем самым обманывают тебя. Это детские рисуночки.

Луиза вяло сопротивлялась в ответ на его обвинения, но в глубине души верила, что бесталанна.

Когда выяснилось, что Ульрих Веммер, восходящая берлинская звезда, рисует кровью уже лет десять, Самуил был безутешен. Его исключительность оказалась под большим вопросом. И тем не менее, когда к нему в мастерскую являлись галеристы, он их отшивал. Он вел себя очень вежливо, но холодно. Галеристы чувствовали его злобу и презрение. Самуила считали психом. Всякий раз после общения с владельцами галерей он впадал в депрессию, и разочарование делало его еще более язвительным.

Однажды в мастерскую Луизы пришла галерист Анита Гудмэн. Луиза очень постаралась, развешивая свои работы. Она даже стены побелила, чтобы закрыть грязные пятна. Ей хотелось, чтобы Анита увидела не мастерскую, а выставку.

Анита была ростом шесть футов и два дюйма, у нее были темные волосы с проседью. В туфлях на платформе она казалась великаншей. Макушка Луизы находилась на уровне ее груди.

Семь картин, висевших на стенах, выглядели очень сильными и идиосинкразичными. Анита долго разглядывала каждую. Наконец она сказала:

— Я хочу устроить вашу выставку. Вам придется написать еще пять картин.

Радость Луизы сменилась тревогой. Речь шла о сентябре, а был май. Значит, у Самуила еще оставалось время.

Когда Анита собралась уходить, Луиза небрежно спросила:

— Вы интересуетесь новыми художниками?

— Всегда интересуюсь, — ответила Анита, подкрашивая пухлые губы помадой бронзового цвета.

— Просто я знаю одного художника — он необычайно талантлив.

— Как его зовут?

— Самуил Шапиро.

Анита усмехнулась.

— Я знаю Шапиро. Он очень хорош. Но его работы… не для меня.

Луиза рассказала Самуилу о предстоящей выставке через два дня, когда они шли по улице. Он молча развернулся и скрылся в толпе. Потом она не видела его целую неделю.

Луизе приснился сон. Двое мужчин вели быка в подземный грот. Бык был огромный, под шкурой дрожали мышцы. Луизе стало жалко быка, и она попыталась оттащить мужчин от него. Бык жалобно мычал, бодался и бил копытами землю. Его пенис был крепко привязан к брюху толстой веревкой. Веревка терла живот, и бык возбудился. Излившаяся сперма забрызгала пол и стенки грота, Луиза почувствовала ее запах: пахло холодными сливками. Один из мужчин запрокинул голову быка назад, схватил его за рог и вытащил из брючного кармана мясницкий нож. Луиза вскрикнула. Мужчина перерезал быку глотку. Из раны хлынула кровь. Бык упал на колени, попытался подняться. Жизнь медленно вытекала из него. Через несколько мгновений он уже лежал на земле мертвый.

Этот сон снился Луизе вновь и вновь, и она начала рисовать то, что ей снилось.

Она нарисовала пять больших картин. Каждая их них представляла отдельную сцену принесения быка в жертву. На одном полотне быка тащили к гроту, на втором было изображено его сопротивление, на третьем — момент семяизвержения, на четвертом быку перерезали глотку, на пятом он умирал. Во время работы Луиза порой ловила себя на том, что задерживает дыхание. Когда к ней в мастерскую зашел Самуил, чтобы впервые взглянуть на ее новые работы, Луиза чуть с ума не сошла от волнения.

Самуил вошел и стал молча рассматривать картины по очереди. Потом он сел на стул. Вид у него был такой, будто он сейчас упадет в обморок.

— Как ты могла? — спросил он.

— Как я могла — что?

— Как ты могла украсть у меня?

— Ты о чем?

— О быке.

— Этого быка я увидела во сне. Он мне снился, этот бык.

— Это жертвоприношение митраистов[15]. Я тебе рассказывал о них? Они заводили быка в пещеру и там перерезали ему глотку. Я их рисовал. Ты украла все это с моих картин.