Книга Прыжок в неизвестное - Лео Перуц

— Что вам нужно?

— Мне пришлось, к сожалению, закрыть окна, потому что этот господин…

Кельнер не договорил.

— Закрывайте или открывайте окна — какое мне до этого дело? — зарычал Демба. — Но не мешайте мне есть.

Франц поспешно скрылся за буфетом и появился снова, только когда Станислав Демба крикнул:

— Счет!

— Что, простите, изволили требовать? Порцию салями, два яйца всмятку, бутылку пива, хлебца — два? Три?

Демба сидел на стуле, странно выпрямившись.

— Три хлебца.

— Одна крона восемьдесят, две шестьдесят, три тридцать шесть, три кроны сорок два, пожалуйста…

Демба показал глазами на столик. Там лежали три кроны и несколько никелевых монет. Потом он встал и пошел к двери. Прежде чем выйти на улицу, он повернул голову и сказал кельнеру с гримасой раздражения:

— Я собирался, в сущности, писать здесь большую свою диссертацию о состоянии человеческого знания в начале двадцатого столетия. Но для меня здесь слишком шумно.

Глава VIII

Когда Стеффи Прокоп вернулась домой, ее уже нетерпеливо поджидал Станислав Демба.

— Здравствуй, — сказала она. — Ты ждешь уже давно?

— С двенадцати часов.

— Я не виновата, что опоздала. Раньше, чем в двенадцать невозможно уйти из конторы, и потом еще десять минут уходит на то, чтобы смыть пятна с рук от чернильной ленты. Но теперь я свободна почти до трех часов.

Она торопливо сняла шляпу и кофточку, а также густую вуаль, которую всегда надевала, выходя на улицу. Затем подвязалась передником и сняла шляпу Дембы.

— Ну? Ты не снимешь пальто? — спросила она.

Демба все еще был в своей накидке.

Он покачал головою.

— Нет, мне холодно.

— Холодно? Да что ты! Сегодня можно открыть все окна настежь.

— Меня знобит, — сказал Демба. — Я болен. У меня, вероятно, жар.

— Бедный Стани! — сказала Стеффи тем сердобольно-жалобным тоном, которым утешают детей, когда они, играя, падают и делают себе больно. — Бедный Стани! Он болен, у него жар. Бедненький! — Потом она переменила тон и спросила: — Ты ведь пообедаешь с нами?

Демба покачал отрицательно головою.

Она открыла дверь в соседнюю комнату и крикнула:

— Мама, господин Демба будет с нами обедать.

— Нет! — закричал Демба порывисто и почти взволнованно. — Что тебе в голову взбрело?

— У нас клецки сегодня, — сказала поощрительно Стеффи Прокоп.

— Нет, спасибо. Я не могу.

— Ну, видно, ты в самом деле болен, теперь я тебе верю, Стани, — рассмеялась Стеффи. — Обычно у тебя всегда хороший аппетит. Погоди-ка, я сейчас посмотрю.

Она просунула руку под пелерину Дембы, чтобы пощупать его пульс. Но руку его не сразу нашла, а в следующий миг ощутила такой толчок, что отшатнулась на два шага и должна была схватиться за комод, чтобы не упасть.

Демба вскочил и стоял перед ней белый как мел и в полном исступлении.

— Откуда ты знаешь? — прошипел он, глядя с яростью на Стеффи. — Кто тебе открыл, что…

— Что открыл? Отчего ты толкнул меня? Что с тобою,

— Стани?

Демба неуверенно глядел на девушку, тяжело дышал и не говорил ни слова.

— Я хотела пощупать твой пульс, — жалобно сказала Стеффи Прокоп.

— Что?

— Пульс хотела пощупать. А ты меня толкнул.

— Вот что! Пульс! — Станислав Демба медленно сел. — Тогда все в порядке. Я думал…

— Что? Что ты думал?

— Ничего… Ты ведь видишь, я болен.

Демба молча уставился глазами на стол. Из соседней комнаты доносился стук тарелок и ложек. Мать Стеффи накрывала стол к обеду. Стеффи Прокоп легко положила свою хрупкую, детскую руку на плечо Дембы.

— Что с тобою, Стани? Скажи.

— Ничего, Стеффи. Во всяком случае, ничего серьезного. Завтра все пройдет… так или иначе.

— Говори же! Мне ты можешь это сказать.

— Право же, нечего рассказывать.

— Но ведь ты хотел мне что-то рассказать. Что-то важное, чего не мог сообщить мне по телефону.

— Это уже не важно теперь.

— Что же это было?

— Ах, ничего… То, что я завтра уезжаю.

— Вот как? Куда?

— Это я еще не знаю. Куда захочет Соня. В горы, может быть, или в Венецию.

— Ты едешь с Соней Гартман?

— Да.

— Надолго?

— Пока Соне не нужно будет вернуться. Я думаю, недели на две или на три.

— Разве вы опять поладили друг с другом? Ведь вы были в ссоре.

— Помирились.

— На три недели! Наверное, ты получил деньги за веселый роман, который перевел. Знаешь, за тот роман, где говорится: «Вашей дочери, графиня, осталось жить не больше шести часов, может быть, даже меньше». Я еще так смеялась… Тебе наконец прислали гонорар? Да?.. Отвечай же! О чем ты только что думал, Стани?

Демба рассеянно взглянул на нее.

— Где был ты мыслями? Уже в Венеции?

— Нет. У тебя.

— Брось, не лги. Я прекрасно знаю, что ничего не значу для тебя. Я для тебя слишком молода, и слишком глупа, и слишком…

Стеффи бросила взгляд в зеркало. Ее правая щека была сплошь багровым ожогом. Много лет тому назад, когда она была еще ребенком, ее мать однажды поливала бензином угли в очаге, чтобы развести огонь, как это делают в Вене многие хозяйки. Девочку она при этом держала на руках, и у нее загорелось платье. Стеффи сохранила об этом память на всю жизнь. Ожог безобразил ее, она это знала. Никогда не выходила она на улицу без вуали.

— А теперь я хочу знать, что с тобою. Не гляди так тупо в пространство!

— Ничего, дитя мое. Мне нужно сейчас идти дальше. Я хотел только посмотреть, как ты поживаешь.

— Полно, полно! — досадливо сказала Стеффи. — Посмотреть, как я поживаю! Точно это интересует тебя! И вообще, не называй меня никогда «дитя». Мне шестнадцать лет. Мне ты можешь все рассказать. Я знаю, тебя что-то гнетет. О, я тебя знаю, Стани! Никто на свете не знает тебя лучше меня. Когда у тебя худо на душе, ты приходишь ко мне и глядишь в пространство. Тоска ли тебя грызет, ярость ли одолевает, неприятности ли какие-нибудь случаются, всегда ты приходишь ко мне. Когда Соня написала тебе то письмо, ты ко мне пришел. Прежде, когда ты еще жил у нас, ты тоже приходил ко мне, когда тебе было слишком холодно в своем кабинете. Вот в эту комнату, здесь всегда было натоплено. И расхаживал взад и вперед, и учился или декламировал древних, integег vitae… — как дальше?