Книга Казанова - Эндрю Миллер

— У нее и сейчас хватит средств для покупки пяти Гударов, — отозвался Казанова, смягчившийся от воспоминаний о своей проделке.

— Ладно, — заметил Гудар. — Не стоит сейчас обсуждать историю с мадам д'Юрфе. Я только хотел разъяснить, что мы говорим и делаем все необходимое. Мы не боимся замарать руки. Мы понимаем, что такое игра внутри другой игры. Мы разбираемся в деньгах лучше любого банкира. У нас есть свой, особый стиль. Мы презираем только скуку и ложь.

— Как по-вашему, мы нравимся самим себе?

— Разумеется.

— А если нет?

Гудар взял серебряную чайную ложку и протер ее кончиком указательного пальца.

— Если бы мы не нравились себе, мсье, то наверняка пропали бы. Ведь человек, не любящий самого себя, полон сомнений. А мы выжили, мы существуем, потому что доверяем себе. Когда канатоходец начинает сомневаться, он падает. Когда фехтовальщик сомневается, он погибает. Мы должны бояться сомнений больше, чем стилета.

Казанова откинулся на стуле. Какую превосходную мебель делают эти англичане!

— Возможно, в этом есть своя правда, Гудар, — сказал он. — Ну, а что касается нашего сходства, то позвольте мне заметить, что я предпочитаю большие ставки в игре, да и вхож в лучшее общество, чем вы.

— Однако сейчас вы общаетесь со мной и, если я не ошибаюсь, с немалым удовольствием.

— Иногда человек должен завтракать с самим дьяволом, Гудар. Но ответьте мне, какова истинная цель вашего визита?

— Я уже говорил, мсье, что пришел как ваш врач. Вылечить вас от этой непредсказуемой, заносчивой, капризной девчонки.

— Да вы о ней и правда нелестного мнения. Но я уже говорил вам, что намерен держаться от нее подальше.

— Я готов предложить вам лучший план. Вкусите ее прелести сполна. А когда вы ею пресытитесь, то сразу сумеете освободиться.

— Когда человек подходит к столу, это еще не значит, что обед ему гарантирован. Если дело так просто…

— Но дело действительно проще простого. Вы ее толком не знаете, а я знаю. Вам известно, что она была любовницей португальского посла Моросини? И я провернул всю эту сделку.

— Вы были сводником?

— Я был посредником.

— А после Моросини?

— У нее были связи с несколькими джентльменами. Но ни для кого из них она не стала официальной любовницей.

— Я могу это понять.

— Факт остается фактом, мсье. Вы богаты, а она бедна. Что она способна продать? Да ничего, кроме своей красоты. Что может продать ее мать? Да ничего, кроме своей дочери. Шарпийон — единственный товар всей семьи, и хороший товар, хотя с каждым годом его стоимость должна уменьшаться. Опытная и хорошо сохранившаяся женщина может запрашивать высокую цену в течение нескольких лет. Ведь бывают моменты, когда человеку хочется поговорить с женщиной, за которую он заплатил, а с женщиной постарше беседовать куда увлекательнее. Но юность — самый любимый цветок в нашем саду, юность и красота, в сумме дающие совершенство. Это прелестный цветок, но век его недолог. Мадам Аугспургер об этом прекрасно знает и должна выбрать момент как можно точнее. Ей нельзя продать девушку задешево, но нельзя и запрашивать заоблачную цену. Нам нужно относиться к ним по-деловому. Позвольте мне принять ваше предложение, и я помогу вам, как помог Моросини. Вся сделка займет не более трех дней…

— Моросини вам хорошо заплатил? Каковы были ваши комиссионные?

— Вот… — Гудар достал документ из внутреннего кармана своего камзола и показал его Казанове: — Видите, мсье. Это подпись ее матери. После разрыва Мари с его светлостью я имел право провести с ней ночь.

— И они, естественно, нарушили договор?

— Да, нарушили. Но девушка все еще несовершеннолетняя, и я не могу подать на них в суд.

— И, несмотря на это, вы продолжаете иметь с ними дело?

— Мне следовало настоять на том, чтобы сперва получить свои комиссионные, а уж потом свести ее с послом.

— И все, что вы не сумели получить у Моросини, вы надеетесь выудить у меня. Благодарю, но не думаю, что пожелаю связываться с ней после того, как она побывала в ваших руках.

— В таком случае я готов отказаться от комиссионных.

— Мне трудно вам поверить.

— Наверное, вы сочтете это странным, мсье, но я желал бы оказать вам услугу.

— Вы только возбуждаете мои подозрения.

— Вы вправе мне не верить, но чем я могу вам угрожать?

— Очень хорошо. Какую цену я должен предложить?

— Сто гиней, и я все отлично устрою.

— Она могла бы принять деньги, когда впервые явилась ко мне.

— Молодые честолюбивы, и лучше иметь дело с женщинами постарше. С ними можно говорить как с мужчинами.

— И вы передадите мое предложение?

— Я отправлюсь, как только вы согласитесь.

— Тогда ступайте.

Повисла пауза.

— Да?

— Есть еще одно обстоятельство. — Гудар остановился у окна и дал знак. — Неплохо бы подстраховаться на случай, если она заупрямится, и немного припугнуть…

Через минуту Жарба распахнул дверь в гостиную, и Ростэн с Кауманом внесли какое-то странное кресло. Они поставили его и мрачно усмехнулись, совсем как осквернители могил.

— Его сделали для одного джентльмена, не любившего платить по счетам, — пояснил Гудар.

— Я подозревал нечто чудовищное, — ответил Казанова. Он прошел по ковру, осмотрел кресло и похлопал по его кожаному сиденью.

— Не беспокойтесь. Она не пострадает, — сказал Гудар. — Вам нужно только усадить ее в это кресло, и вы сами убедитесь. Посмотрите.

Гудар сел. Стальные наручники вылетели из деревянных подлокотников и впились в его руки и ноги с такой скоростью, что увернуться от них не оставалось ни малейшей возможности. Зажимы разделили его ноги, а пятая пружина подала сиденье вперед, и Гудар замер в такой позе, будто собирался рожать.

— Я был прав, — заметил Казанова, когда Ростэн освободил Гудара и помог ему встать. — Но все же должен признать, что изобретение весьма хитроумное.

— Оно скопировано с устройства в доме мадам Гурдэн на рю-де-Порт, — добавил Гудар. — Если вы хотите его приобрести, то ответьте мне сразу. На соседней улице есть один человек, который…

— Естественно, — откликнулся Казанова. — И думаю, что о цене можно догадаться.

Кауман засмеялся, вытянув шею, и при ярком свете можно было разглядеть бледные шрамы крест-накрест у него на горле.

глава 16

Остаток утра Казанова занимался делами: сбыл дюжину черных жемчужин, спекулировал на международной цветочной бирже, а потом отправился с Жарбой на Иннер-Темпл-лейн. Было далеко за полдень, однако Джонсон-Словарь еще нежился в постели, очевидно отсыпаясь после ночной работы. Фрэнсис Барбер провел их в гостиную, затем в столовую, а потом в комнату, служившую для всего понемногу, где за столом на стульях с высокими спинками сидели мужчина и женщина средних лет, похожие на заводных кукол, у которых кончился завод. Мужчина в сером камзоле с посекшимися нитями вроде меха старой крысы представился гостям. Его звали доктором Леветтом, и он свободно, без какого-либо акцента говорил по-французски. Приятно удивленный шевалье поинтересовался у доктора, где он сумел так хорошо выучить язык.