Книга Над Кабулом чужие звезды - Михаил Кожухов

Но вот и кишлак — глиняные стены домов высятся над дувалами. Пройдет еще минут сорок, прежде чем в узких улочках-коридорах появятся первые жители. Прежде чем из-за приоткрывшихся дверей блеснут глаза ребятни. Любопытство и недоверие будут колебаться на невидимых глазу весах, недоверие возьмет все же верх: только десятка два взрослых мужчин, придерживая ремни автоматов на плечах, подойдут к нам в толпе стариков и подростков.

После короткого митинга, на котором Алишер Ахмаджонов и секретарь Аманулла просто и коротко объяснили людям, кто мы такие и зачем пожаловали в Рабат, а кишлачный мулла прочел молитву через мегафоны нашей «зээски», отряд приступил к выполнению боевой задачи. Каждому была отведена в ней своя роль, и каждый пользовался успехом, но Виктор Пальчиковский был все же вне конкуренции. Его санитарную машину обступили плотным кольцом, отпихивая друг друга, протискиваясь поближе.

Виктор и в этой толкотне сохранял полную невозмутимость. Хотя, конечно, такой медосмотр — это тебе не дома, в Ессентуках, где ждут его жена и две дочки, где до Афганистана он врачевал в профсоюзном санатории. В отряде он заметно старше прочих, ему к сорока уже, и называют его здесь пусть и не по имени-отчеству, а все равно с уважением в голосе: «док».

«Док» читает постоянно, в рейде — тоже. Историю запорожских казаков, своих предков по отцу, знает назубок, иного профессора срежет. И, как у каждого украинца, и песни, и присказки всякие готовы у него на любой случай. А еще «док» увлекается фотографией. Есть у него история о том, как к ним в институт приехали однажды французские дивчины, как он фотографировал их, а потом даже переписывался.

Работал «док» надежно и основательно. Переделывать свои дела, по всему видно, не любит. Неспешно выслушивал каждого, потом выдавал горсть пилюль, растолковывал с помощью Ислама Ганиева, как принимать их, и уже новый пациент занимал место повеселевшего обладателя лекарств. Для многих — первых лекарств в жизни.

А тем временем рядовые Максуд Гонжаев и Саша Мазий уже вытягивали из кузова «Урала» черный матерчатый тубус — «кинозал». Толпа бросилась к машине, замерла, не дыша. Там, в глубине черного рукава, на маленьком полотне походного экрана сражались и умирали такие же, как и они, афганцы. Такие же, как они, строили дома, сидели за партами университета. Были там и кадры, снятые по другую сторону баррикады, разделившей надвое их родину. И там тоже сражались и умирали афганцы. Старик в клеенчатой канареечного цвета куртке не мигая смотрел на экран. Босой мальчишка лет пяти вцепился в его натруженную руку и тоже смотрел, не отрывая глаз. Первое в их жизни кино.

А потом пришла очередь керосина. В этой голой долине, где каждая жердь на счету, керосин в особой цене. Будет топливо, будет и тепло в доме, и плов в казане. Нет керосина — холод и голод стучатся в дверь. Вот почему эта часть программы вызвала замешательство. Миша Щетинин, командир «наливника», горячился поначалу, пытался навести порядок в осаждавшей его толпе, а потом выматерился в сердцах, махнул рукой и направил тугую струю топлива в канистры и ведра, тянувшиеся со всех сторон. По тому, как волновались люди, как переглядывались меж собой, было понятно: никто и никогда на их памяти не приходил в Рабат для того, чтобы просто так, пусть по нескольку литров, подарить им топлива. Люди обступили наших солдат, рассматривали их, заглядывали в глаза, пытались разговориться. Кто-то — доброжелательно, кто-то — недоверчиво все же. А кто-то, если быть честным, даже враждебно.

А потом мы сидели, скрестив ноги, на красном ковре в доме того самого Амир-хана, говорили о том, что год выдался неплохим и урожая, если Аллаху будет угодно, крестьянам хватит надолго. О прошлом тактично помалкивали, хотя, кто знает, быть может, и доводилось Амир-хану встречаться совсем в других обстоятельствах с тем же Багиром Нуриевым, который сидел сейчас с ним рядом, с удовольствием опустошая миску с шурпой.

Ну вот, собственно, и все. Фыркнул, опустев, шланг бензовоза, последний пациент, осмотренный «доком», ушел, счастливый, домой, последний пакет муки перекочевал в чьи-то руки.

Амир-хан долго тряс руку командиру:

— Приедете еще?

— Приедем, — уверенно кивнул тот. — Непременно приедем!

Бойцы потянулись к машинам. А люди еще долго стояли на окраине кишлака, их старые английские винтовки-буры блестели на солнце. Стволами вверх.

— Насир нет ашрар. Насир — рафик! — крикнул нам вдогонку давешний попутчик-мальчишка. Ну это тоже понятно: рафик — значит «товарищ». Хотелось верить, что слова его на этот раз шуткой не были.

Поздним вечером, точно в том месте, где выходит на трассу ведущая к Рабату грунтовка, полыхал трубопровод. Огненный факел из пробитой автоматной очередью трубы рвался к небу, освещая долину. Поднятый по тревоге ремонтный взвод сорвался в ночь, часа через два устранил последствия диверсии. Была ли она делом рук Амир-хана или, наоборот, местью его врагов за дружбу с «неверными»? Этого уже не узнать никогда.

Декабрь 1985 г.

Из дневника

Сегодня вечером, выйдя на улицу, какое-то мгновение не мог понять, что же произошло. Что-то изменилось в мире, но что? Это снег, снег в Кабуле! Огромные ночные белые бабочки несутся на свет фонаря, шлепаются о стекло, тают, падают на теплую землю. Еще днем я щелкал фотокамерой на Майванде, снимая жестянщиков, которые грелись на солнышке, и вот уже снег, немного морозит, пахнет зимой. Это почему-то показалось ненужным здесь, каким-то неафганским, нечестным даже со стороны природы.

Вчера прилетел из Кандагара. Еще накануне поздним вечером позвонили из штаба армии: на операции у пакистанской границы отличные результаты, командующий приглашает журналистов. Куда, зачем, что за результаты? «Там узнаешь», — успокоила телефонная трубка голосом дежурного офицера.

…Пыльное, высохшее предгорье. Несколько машин прикрытия кружат в воздухе, еще несколько транспортных вертолетов готовятся к взлету, цепочкой тянутся к ним изнуренные, обвешанные оружием солдаты. До командного пункта у самых гор, где в окружении танков чернели антенны радиостанций, нас довезла артиллерийская самоходка, специально высланная за журналистами. Встретил Павел Грачев, только что назначенный командиром 103-й воздушно-десантной дивизии. Он не новичок в этих горах: в начале восьмидесятых отвоевал здесь два года командиром полка.

Операция вышла на редкость тяжкой, есть потери, рассказал он. Несколько суток «полосатые» лежали (так пехота называет десантников, сама, в свою очередь, откликаясь на их ответное: «Эй, соляра!») под прицельным огнем. А когда высадили десант, оказалось, поздно: то ли проворонили, то ли умышленно пропустили моджахедов сквозь свои посты солдаты афганской армии, которые блокировали ущелье с противоположной стороны. Что поделаешь, это в конечном счете их, а не наша война. Ущелье оказалось крупной опорной базой: вырытые в скалах пещеры укреплены бетонными створами. Когда туда пробрался сам Грачев, один из десантников пил чай у входа в такую пещеру, сидя на камне, расписанном арабской вязью. Надпись потом перевели: «Здесь никогда не будет русского солдата».