Книга Кости Луны - Джонатан Кэрролл

— Значит, говорите, собачку звали Лупи? — справился он в своем блокноте.

Удивительно, как много он успел записать.

Я кивнула, затем помотала головой, пытаясь расслабить мышцы в основании шеи, которые будто сплелись в тугой ком.

Флоссманн отложил карандаш и повернулся к окну:

— Знаете что, миссис Джеймс? Это не город, а натуральное гнездо чокнутых. Когда я только пришел на службу, двенадцать лет назад, какой-нибудь такой кошмар случался… ну, раз в несколько месяцев. Плюс там еще мафиозные разборки, итого серьезных убийств за год… м-м, штук десять-двенадцать, не больше. А теперь? Чуть ли не каждый вечер у кого-нибудь срубает крышу, и каждый раз что-нибудь новенькое. Вот неделю назад, на Восемьдесят четвертой стрит… Одна дамочка рассердилась на своего ребенка, совсем еще младенца, и в результате распяла малыша на двери ванной! Ну? Можете себе такое представить? Это ж какое воображение нужно. И знаете что еще? У нее по всей квартире распятий разных штук десять было. Золотые там, с лампочками… Как только такое в голову приходит?

Перед моим мысленным взором застыла картина: Мей, распятая на стене в нашей квартире. Сердце в груди у меня забилось как сумасшедшее. Я зажмурила глаза и велела себе прекратить. Стараясь дышать как можно глубже, крепко стиснула руки, ладонь к ладони, и подняла взгляд на Флоссманна:

— Что теперь будет с Алвином?

— Ему предъявят обвинение, дадут адвоката, а потом, наверно, переведут под наблюдение в Бельвю. Миссис Джеймс, вы хорошо себя чувствуете? Что-то вы очень побледнели.

Неделей позже Дэнни смотрел по телевизору автогонки, «Формулу-1». Я же занималась какими-то делами по дому, преследуемая доносящимся из гостиной слишком громким ревом автомобильных моторов.

Выходя из кухни, я мельком глянула на экран, и как раз в этот момент одна машина — гонщика звали ПедроЛопес, Колумбия, — вылетела с трассы, врезалась в ограждение и взорвалась.

Я оцепенела в дверном проеме, не в силах отвести взгляд от пламени взрыва, от разлетающихся и усеивающих трассу горящих обломков машины.

— Без шансов, — произнес Дэнни самым тихим, самым печальным голосом, на какой был способен.

Следующие несколько минут явили сцену подлинного героизма. Пожарники в комбинезонах, персонал и зрители в рубашках и футболках — все бросились к огню. Казалось, их не останавливают ни ревущее пламя, ни мысль об опасности. У некоторых были огнетушители, у других — только голые руки и надежда. Они шли сквозь пламя, всеми силами прорывались к злополучному гонщику, чья неподвижная фигура ярко выделялась в покореженной кабине и не подавала признаков жизни.

Комментатор старался сохранять самообладание, но даже его профессионально поставленный голос дрожал при виде несчастного водителя, горящего заживо, и наконец снизился почти до шепота.

Лишь через несколько секунд я осознала, что стою и мысленно повторяю как заведенная:

— Не умирай, не умирай…

В конце концов пламя удалось погасить химическими огнетушителями; все усеивал мертвенно-белый порошок. На трассу приземлился вертолет, из него выскочили санитары с носилками и аптечкой.

— Не умирай, не умирай… — твердила я, как литанию, как магическую формулу, слышную мне одной.

Комментатор объявил, что Лопесу двадцать четыре и это его первый сезон в «Формуле-1». Его извлекли из-под обломков, уложили на синие носилки и отправили вертолетом в больницу.

Дэнни выключил телевизор, и в хрупком мерцании остывающей электронной трубки мы стали ждать невозможного — продолжения человеческой жизни.

В вечерней передаче новостей рассказывали о гонке и слишком часто воспроизводили в замедленной съемке аварию. Показали фотографию улыбающегося Лопеса и сообщили, что он еще жив, хотя состояние критическое. Чудо, что он жив до сих пор, и врачебный прогноз не внушал надежд.

Забравшись под одеяло, я помолилась за Лопеса. Сколько себя помню, я произносила перед сном «Отче наш», но за кого-нибудь или за что-нибудь конкретное молилась редко. Я верю, что Бог есть, только Он не нуждается в наших указаниях, как вести дела. Он и сам все знает. Но на этот раз я просила, чтобы Лопес остался жив.

В следующем рондуанском сне все мы стояли у подножия горы и, не веря глазам своим, разглядывали небольшой мертвенно-белый предмет, напоминающий кусочек прибитого к берегу и выбеленного солнцем плавника. Мистер Трейси повернулся ко мне и, с трудом сдерживая дрожь в голосе, возбужденно проговорил:

— Каллен, ты была права, вот она! Иди и возьми.

— Мам, что это? — испуганно спросил Пепси сзади и словно бы издали.

Не отвечая ему, я двинулась к находке, нагнулась и подобрала ее. Она была тяжелая, и твердая, и совсем не деревянная. Я обернулась к остальным и продемонстрировала находку на вытянутых руках:

— Это Кость, родной мой. Одна из Костей Луны.

Ничего особенного я не ощущала, никаких изменений. Я знала, что представляет собой находка, но относилась к ней совершенно ровно.

Ко всеобщему удивлению, Фелина издала крик — наполовину волчье рычание, наполовину ликующий лай. Он эхом отразился от горного склона, и огромная стая железных птиц в панике сорвалась с насиженных мест и заметалась над только что пройденной нами равниной.

Мистер Трейси и я поглядели друг на друга; он улыбнулся и одобрительно кивнул. Вот для чего я вернулась на Рондуа — помочь отыскать первую Кость Луны. Теперь я это понимала — это, но ничего больше.

Я опустила взгляд на Кость и ощутила сильное желание забросить ее от греха подальше. Чем дольше я ее держала, тем лучше осознавала, что это такое и какую мощь в себе скрывает. Когда-то она учила меня заклинаниям, наделила меня волшебной силой, которой я не хотела и не понимала. Из-за нее я чуть не погибла. Это я тоже вспомнила. Кости слишком могущественны, и после стольких лет я снова усомнилась, способен ли кто-нибудь совладать с ними. — В чем дело, мам?

Судя по всему, Пепси абсолютно растерялся, в его взгляде так и застыл испуг. Только теперь сын боялся не загадочной находки, а меня. Он был слишком мал, чтобы уловить смысл происходящего, а на объяснения я была не способна. Еще я очень боялась за всех нас, только не понимала почему. Я чувствовала себя, как чувствует зверь, как птица, внезапно ощутившая неодолимый порыв улететь подальше от земли. Приближается землетрясение — в птичьем языке таких слов нет, однако у птиц хватает благоразумия осознать, что близится страшное и что спасение в бегстве.

Над рекой молча вились пчелы величиной с кофейную банку. Смеркалось, и водой овладевала тьма. Река стала коричневой, как хорошо выделанная кожа, и текла лениво, словно что-то сдерживало ее течение.

Я взяла Пепси за руку и подвела к кромке воды: — Приглядись как следует, Пепси, и ты увидишь там рыб. Сегодня мы поплаваем с ними.

Однако было слишком темно, чтобы разглядеть на глубине хоть что-нибудь. Я вовсе не хотела его пугать, но позабыла всю силу детской доверчивости, особенно когда речь о чудесном. Стоило ему подумать о ночном купании в сопровождении волшебных рыб, и лицо его озарила улыбка.