Книга Деревянное море - Джонатан Кэрролл

— Фрэнни! — На пороге стоял Билл, придерживая дверь рукой. — Приехала «скорая», а я позвонил матери Антонии. Пойду туда. Не возражаешь?

— Конечно, иди.

— Фрэн, ты в порядке?

— Нормально. Слушай, скажи Редмонду, я хочу покопаться в ее шкафчике. А если у нее был еще и шкафчик в спортзале, пусть и его мне откроет.

Я оставался на месте, пока тело готовили к выносу. Они не торопились. Я делал записи в блокнот, когда один из санитаров ко мне обратился:

— Глядите-ка! Вот так штука!

Он держал в руке перо — то самое, которое я видел уже слишком много раз. Но все же я его у парня взял и стал разглядывать, чтобы окончательно удостовериться.

— Откуда оно взялось?

Он блудливо улыбнулся, подняв брови.

— Выпало у ней из-под юбки! Во дает! Что ж это она себе щекотала перышком там под платьем, а? — Он усмехнулся.

— Я его возьму. — Сунув перо между страниц, я захлопнул блокнот.

Парень, судя по дурацкому выражению на его физиономии, подумал, что я шучу.

— Эй, шеф, — протянул он притворно жалобным голосом, — отдайте, я первый нашел!

— Заканчивайте и катитесь отсюда в жопу.

Улыбки на лицах санитаров погасли, и они через пять минут были готовы. Я шел за носилками, которые они катили по коридору. Урок еще не кончился, и нам, к счастью, не пришлось тащиться мимо школьников с разинутыми от любопытства ртами.

Я направился в директорский кабинет. Секретарша тут же протянула мне клочок бумаги с номером шкафчика Антонии и шифром кодового замка. Она сказала, что ни у кого из ребят нет больше личных шкафчиков для спортивных принадлежностей, их попросту на всех не хватает, школа в последние годы переполнена.

На ярко-розовом листке почтовой бумаги был написан номер: 622. Секунду я молча смотрел на эти цифры, потом ощутил боль, как от удара тупоконечной туфлей: у моего персонального шкафчика, когда я был старшеклассником средней школы Крейнс-Вью, был тот же номер. Цифры внизу — кодовая комбинация замка, тоже были в точности такими же, как и тридцать лет назад.

— Это верно? Вы не ошиблись? — от волнения я чуть не кричал.

Женщина озадаченно кивнула.

— Что вы. Я десять минут назад переписала это из ее личного дела.

— Вот паскудство!

Я собирался задать Редмонду еще кое-какие вопросы, но передумал. Надо было заглянуть в ее шкафчик немедленно. От моей растерянности не осталось и следа, теперь я был уверен в себе. Моя жена говорит: берегитесь Фрэнни, когда он знает, кто враг. Антония сказала, что ее убили. Спешно покидая директорский кабинет, я с ужасом подумал: а вдруг несчастную умертвили по той лишь причине, что у нее номер шкафчика совпадал с моим. Олд-вертью, я-подросток, дом Скьяво, Антония. Кто стоит за всем этим и чего они от меня добиваются?

Прозвенел звонок с урока. Оглушительный бах-трах-тарах дверей, захлопавших повсюду и выбивавших стоны из стен. Дети гурьбой высыпали в коридоры — их переполняла сумасшедшая, неодолимая энергия, образующаяся за сорок пять минут сидения в классах на какой-нибудь скучной алгебре. Они вмиг сбивались в стайки, словно металлические стружки, притянутые магнитом, тела сталкивались или ударялись друг о друга на пути бог знает куда. Воздух наполнялся криками и свистом, оглушительным, сумасшедшим хохотом. Три минуты свободы. Ухажеры встречались, чтобы на мгновение приникнуть друг к другу, прежде чем следующий урок обратным потоком растащит их в разные стороны и забросит на разные берега страны Скучляндии еще на сорок пять минут.

Я все это хорошо помнил. Да и можно ли когда-нибудь забыть себя шестнадцатилетнего с душой, полной дерьма и надежды?

— Привет, шеф.

— Привет, мистер Маккейб!

Некоторых учеников я знал. Кое-кто из плохих ребят старался не встречаться со мной взглядом. Я подмигнул одному, сказал «привет» двум другим — и все. Те, кто со мной поздоровался, большего и не желали. Я знал кое-что о школьном этикете. Мы могли прекрасно ладить вне этих стен, но здесь была их территория и действовали их правила. Я был взрослым, к тому же — копом. То есть настоящим чужаком.

Я немного замедлил шаг, внезапно сообразив, что иду этакой странненькой походочкой — ни дать, ни взять спортивная ходьба, что видишь на летних Олимпийских играх. Не то чтобы я смотрю Олимпийские игры, просто иногда, переключая каналы, вдруг увидишь стайку взрослых, переваливающихся в своих «найках», как утки, с боку на бок. Спешить к шкафчику Антонии было бессмысленно — я не мог его открыть, пока детишки не разбегутся по классам. Я понятия не имел, что может оказаться внутри, и мне не хотелось, чтобы еще какие-нибудь жуткие сюрпризы стали достоянием посторонних глаз.

Футах в двадцати возле стены коридора я увидел Паулину. Она разговаривала с какими-то девицами. Меня она заметила, только когда я подошел к ним почти вплотную.

— Фрэнни! Это правда — насчет Антонии Корандо?

Я остановился и кивком приветствовал ее приятельниц, смотревших на меня со смесью любопытства и недоверия.

— А что вы об этом слышали?

— Что она умерла.

— Это правда.

Девушки переглянулись. Одна из них прижала ладонь к губам и закрыла глаза.

— Ты ее знала, Паулина?

— Совсем немного. У нас иногда были общие занятия в компьютерном классе. Мы разговаривали.

— Какая она была?

— Целеустремленная. Говорили, она была хорошей художницей, здорово рисовала. Но я ее почти не видела — она вечно что-нибудь зубрила.

— Совсем как некоторые! — с осуждением бросила одна из девушек, наверно, имея в виду, что Паулина грешит тем же.

Снова раздался звонок. Одна из девушек на ходу нарочито громко произнесла:

— А твой отчим очень даже ничего-о-о!

— Ну хватит тебе! — голос Паулины зазвенел от негодования.

Я стоял у окна, пока коридоры не опустели и вокруг снова не воцарилась тишина. Машина «скорой помощи» выезжала со стоянки на дорогу. Я представил себе тело девочки на носилках: ноги в ботинках «док мартенс» раздвинуты буквой «V», руки крестом сложены на груди. На левой руке чуть ниже локтевого сгиба небольшой бугорок с красной точкой — след от укола. Скажите маме, я этого не делала. Это все они.

Много лет назад, в самом начале нашего с Магдой романа, выдалось у нас с ней особо страстное свидание. Когда мы, насытившись друг другом, лежали в изнеможении в постели — удовлетворенные, потные, не в силах пошевелиться, лицом к лицу, — Магда заглянула мне в глаза, до самой души заглянула, миль на десять вглубь, и сказала: «Запомни меня такой, Фрэнни. Не важно, что будет дальше, не важно, как долго это у нас продлится. Я хочу, чтобы ты меня запомнил такой, какая я сейчас, в эту минуту».

Антония? Я навсегда запомню ее голову на фоне белой кафельной стены, медленно открывающиеся мертвые глаза, последний факт ее жизни. Я этого не делала.