Книга Параграф 78 - Андрей Лазарчук
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вот таков сухой остаток «Всемирного года Афганистана», проведённого ЮНЕСКО.
И возникает сразу несколько вопросов, которые можно свести к одному: зачем поддерживать внешними вливаниями существование страны, которая никому не нужна – даже населяющим её народам?
Не один раз – особенно в преддверии очередных «выборов» – высказывалось опасение, что если не удерживать ситуацию какими-то специальными (ну, что там может быть «специального»? много денег, и всё) способами, не укреплять режим – то страна распадётся на части. Так может быть, мы зададим наконец законный вопрос: ну и что? А может быть, пусть она себе распадается? Там нет ничего, скрепляющего эти застрявшие в средневековье провинции воедино. Даже дорог. И этот распад ничем не грозит соседям.
Почему бы даже не разрешить суверенным провинциям к кому-то присоединиться (если их захотят взять)? И так известно, что в Кандагаре куда внимательнее прислушиваются к Исламабаду, чем к Кабулу (и уж тем более к Лазурному берегу). В принципе распад Афганистана предопределён и даже подготовлен, осталось, как говорил классик, только разрешить…
Что касается второго вопроса, вынесенного в заглавие, то скажу так: содержание ЮНЕСКО и стоимость его программ составляют от 18 до 22 миллиардов евро в год – и всё время растёт. Может быть, имеет смысл сделать им переносную штаб-квартиру (в комфортабельных двухэтажных трейлерах) и перемещаться на время проведения очередного «Года» в заглавную страну? Теперь это должна быть Гвинея. А что, глядишь, и был бы какой-то толк от этих акций…
Антон Ф. Пробоев
Согласно всё тому же графику в два часа ночи мы вылетали из «Тушино-2» на самолёте, а в пять утра нам надлежало на военном аэродроме под Астраханью пересесть в конвертоплан «Синильга». Только так мы могли вписаться в отведённое время.
Я забежал домой. Мог не забегать, но забежал – как бы для того, чтобы прихватить «тревожный баульчик». На самом деле мне нужно было другое.
– У меня три минуты, – сказал я.
Лиса курила. Ещё перед ней стоял захватанный стакан с чем-то жёлтым на дне.
– Кстати, тебе привет от всех.
Она стряхнула пепел в стакан.
– Так и от всех?
– Ну… почти.
– Значит, его ты не нашёл… Или не искал?
Я вытащил из кармана фотографию: она со Скифом изображает носовую фигуру полузасыпанного песком траулера.
– Чего тут искать…
Она затёрла окурок пальцами, бросила в тот же стакан. Потянулась за пачкой. Она курила ейский «Голуаз», крепкий и вонючий.
– Может, хватит? – сказал я.
– Боишься подхватить рак? – она прищурилась.
– Хо-хо, – сказал я. – Это раки боятся нас. Знаешь, как они нас боятся? Сами бросаются в кипяток…
– Очень смешно, – сказала Лиса.
Я подхватил баульчик.
– Раком не рождаются, – продолжал я. – Раком становятся.
– Может быть, всё-таки… – начала новый заход Лиса.
– Прости, – сказал я. – Некогда. В крайнем случае…
Я сделал вид, что замялся.
– Что? – Лиса промахнулась зажигалкой по сигарете. – Что ты хочешь сказать?
– Я не хочу тебя туда брать, – сказал я. – Там воняет. И я даже толком не знаю, чем. Понимаешь?
– Нет, – сказала она.
– Ну и не надо. Не надо.
И я уехал, забыв на столе свой сотовый.
Мы действительно вылетели в два часа ночи, как и было заказано; шёл дождь, прожектора елозили по блестящей, словно генеральское голенище, полосе.
Аэродромы в такую погоду становятся как-то особенно, подчёркнуто брутальны. Это место для настоящих мужчин с квадратными челюстями и чугунными яйцами – и настоящих женщин с каменными жопами.
Нам дали старенький «Мистраль» (он же «Джет-мандавошка») с опознавательными знаками Объединённых ВВС. Не сомневаюсь, что перегон этой жестянки был тщательно замотивирован. Внутри валялись груды какого-то строительного мусора.
Я сел, провалился в раздавленное кресло и мгновенно уснул.
Иногда мне кажется, что на самом деле мы никуда не летаем. Что это заговор. Вас возят по полю, трясут и пугают громкими звуками, потом самолёт загоняют в специальный ангар с экранами на стенах и показывают видовое кино; потом снова возят всё по тому же полю и высаживают у другого выхода, где поменяли название. Вы выходите и делаете дела, ради которых нужно совершать странноватый обряд, называемый перелётом. Потом проделываете всё снова, но в обратном порядке. И так раз за разом.
И сейчас было то же самое: я вышел из самолёта, стукнувшись лбом о низкий (для карликов делали?) край люка, и обнаружил, что мы никуда и не улетали (а кто сомневался): всё тот же дождь и всё те же прожектора, разве что рядом, люк в люк, стоит что-то отвратное. Вы видели в упор стрекозу? Все эти жвала и коленца? Вот оно и стояло. Я не знаю, что в животном-насекомом-растительном мире означает эта синильга; но не хотел бы, чтобы она попалась в мой сачок.
(На самом деле знаю, конечно. Знаю-но-не-скажу. Так забавнее получается, оказывается.)
Сейчас многое железо может взлететь без аэродромов. Вертолёты – понятно, самолёты ВВП – понятно. Теперь появились конвертопланы. У друзей это «Оспри», у нас – «Синильга». «Оспри» по виду скорее напоминает самолёт, у него два движка с пропеллерами на концах крыльев, которые могут поворачиваться – и тогда он летает как вертолёт. Агрегат капризный, на моих глазах их долбанулось две штуки. «Синильга» – та больше похожа на вертолёт и от вертолёта произошла, только винт у неё может крутиться, а может и не крутиться – тогда он работает как ещё одно крыло (потому что одно крыло, внизу, уже есть – но оно скорее служит пилоном для подвески оружия).
Если вы ничего не поняли, расслабьтесь: эта информация вам никогда в жизни не пригодится.
В отличие от самолётов ВВП (вертикального взлёта и посадки), для которых основным режимом работы является самолётный, конвертопланы – это скорее вертолёты, которые могут, когда захотят, быстро перебрасывать себя из точки А в точку Б. А так – просто хорошие вертолёты. Основной режим полёта – на роторе. Поэтому могут подкрадываться, зависать и всё такое.
Как и в остальных вертолётах, летать в них противно. Трясёт. Особенно при переходе из режима в режим.
Однако же долетели. Из точки А в точку Б.
В точке Б стояло утро. Скиф развалился в пластиковом шезлонге и делал вид, что он тут один. Остальные шезлонги и столик с белым зонтом опрокинуло ветром. «Синильга» потрескивала, остывая, и воняла горячей керосиновой гарью.