Книга Патроны не кончаются никогда - Михаил Ахманов

Вытащив баночку с эликсиром, я взглянул на часы – было без четверти двенадцать. В переулке царила тишина, но с Красной площади доносились гул голосов, шарканье ног и звуки музыки. Народ гулял. Июньская ночь обещала быть теплой.

Мази в пузырьке хватило на лоб, щеки и подбородок. Я старательно втер ее в кожу, не почувствовав ни запаха, ни жжения, ни каких-либо других эффектов. Закончив с этим делом, постоял минуту, прислушиваясь к своим ощущениям. Вроде остался без изменений – ни сил, ни резвости у меня не прибавилось, и крови испить я не жаждал. Возможно, эликсир действовал не сразу?.. Снова посмотрев на часы, я направился к площади.

Тут было людно и светло. Здание ГУМа, стены Кремля и храм красовались щедрой иллюминацией, толпился наш и импортный народец, увешанные камерами туристы, попрошайки, мелкая пацанва, жулье и другая досужая публика. Кто целил объективом в Василия Блаженного, кто прогуливался под стеной, глазея на Мавзолей и башни, кто сидел в открытой кафешке у ГУМа, потягивая пиво, кто шарил по карманам или вступал с туристами в иные связи, не столь деликатные и интимные. Туристов, большей частью англичан и немцев, было не так уж много – в нынешние времена Москва считалась небезопасным местом. Как, впрочем, Питер и другие наши города и веси, с их ненавязчивым сервисом и кровососами, что затаились по темным углам. Но в данный момент я их эманаций не ощущал.

На меня поглядывали. Еще бы, судари мои! Идет здоровый лось в канареечных брюках и малиновом, шитом золотом пиджаке! Три раза «ку», как сказал мой компаньон. Или просто ку-ку. Или новый русский. Или клиент из психушки… Но я не обращал внимания на эти взгляды, воображая себя магараджей в царственном убранстве. Правда, для индийца я был крупноват, рожей бледен и не имел тюрбана с пером и бриллиантом. Зато как сверкали золотые галуны! Как сияли пуговицы! Как блестела заколка на шелковом лиловом галстуке!

Что до пиджака, то Влад, объездив пол-Москвы, выбрал его с большим старанием. Не столько пиджак, сколько сюртук почти до колен, с широким воротом, отложными обшлагами и внутренними карманами. В них разместились ножи, кистень, сюрикены, фляга со святой водой и другие мелочи. Катана висела под мышкой и была практически незаметна. Под ворот я сунул крохотный магнитофон, позаимствованный у Влада. Ему предстояло зафиксировать Великую Тайну вампиров – если, конечно, я доберусь до информированной особы.

Шагая к храму, я размышлял над тем, кто из прежних моих клиентов, чьи клыки висят на ожерелье, мог владеть подобной информацией. Земской или Дзюба?.. Нет, эти, пожалуй, мелковаты и слишком юны, не доросли до тайн эсхатологии… Оба были вурдалаками российского розлива, взращенными перестройкой, бандитской приватизацией и хищной жаждой денег и власти. Когда я их уделал, им было под пятьдесят – не возраст для первичного. Вот мамзель Дюпле, та знала наверняка! Стерве двести сорок лет; опять же, зазноба Дракулы и происхождения французского… Но расспросить ее о тайнах и секретах я никак не мог, ситуация не располагала к этаким беседам. Сказать по чести, в тот раз, в Битцевском парке, я чуть не расстался с головой. Тогда Лавка еще не одарила меня безотказным «шеффилдом»…

Во рту у меня вдруг сделалось как-то тесновато. Энергично проталкиваясь к храму, я провел по зубам языком, ощупал нижний ряд, затем верхний. Результат был поразительным – у меня отрастали клыки! И не жалкие дюймовые, как у Земского или Дзюбы, а побольше, чем у мамзель Дюпле! Вдохновленный этим открытием, я усмехнулся во весь рот, заставив шарахнуться компанию резвых британских старушек. Они ринулись от меня как стайка карасей от щуки, испуская громкие вопли: «Терибл! Монстрез! Терибл!» Какой-то сухопарый джентльмен, по виду их компатриот, закрыл старушек грудью, и я ему тоже улыбнулся. Джентльмена точно ветром сдуло.

Ай да Лавка! Ай да эликсир! Ай да средство одноразового применения!

Я ощутил необычайную уверенность в себе, а вслед за этим почувствовал запах вампира.

У соборной ограды меня поджидал Пафнутий, облаченный в приличную тройку: пиджак и брюки цвета изумрудной зелени, жилет желтый, а на шее вместо галстука затейливый салатный бант. Выглядел бывший инок как попугай ара в брачный сезон, только хвоста и клюва не хватало. Я приблизился к нему, кашлянул, и Пафнутий, внезапно вздрогнув, разинул рот и вылупил на меня бесцветные глазки.

– Ты… ты…

– С утра был я.

Он продолжал взирать на меня в безмерном удивлении. Ясно почему: от Забойщика Дойча на пятьдесят шагов несло вампиром.

– Ради Христа! Ты изменился!

– Слегка. Захлопни рот, Пафнутий. Не стоит так изумляться.

– Но… эта… каким же образом?

Я повторил ему то же, что давеча сказал Фурсею:

– У нас, Забойщиков, есть свои маленькие секреты. Давай, приятель, шевелись! Время дорого.

– Чудны дела твои, Господи, – пробормотал Пафнутий и незаметно перекрестился. Потом бодрой побежкой направился к Башне. Она была точно забитый в стену гигантский остроконечный кол. Высокую арку в ее основании давно заложили, оставив проем, перекрытый массивными дверями со смотровым окошком. Метрах в пяти от дверей, между двух БМП,[4]тянулась преграда в человеческий рост, собранная из металлических решеток; вдоль нее расхаживали бойцы в черных масках и камуфляже. Рыл тридцать, и все с десантными автоматами «гюрза».

– Никак ОМОН у вас в охране? – спросил я.

– Выше бери, братец, выше, – отозвался Пафнутий. – Армейский спецназ, подразделение быстрого реагирования. Договор у Пал Палыча с Минобороны… Там тоже кушать хотят.

Про Чурикова Павла Павловича я, конечно, слыхал, есть у разыскной службы на него досье – правда, не очень подробное. Ходил он в сталинские времена в секретарях полтавского обкома, раскулачивал лихо, кличку имел Пашка-Живодер, но как попал на эту должность и чем занимался при царизме, данных не было. В войну следы его затерялись, однако в конце 60-х выяснилось, что курилка жив и даже на ответственном посту, то ли целину поднимает, то ли заведует кукурузой в сельхозотделе ЦК. Потом он надолго исчез, вроде на пенсию вышел, но снова всплыл в качестве советника в Фонде госимущества. Фонд был одним из учредителей РАСП, куда Пал Палыч и перебрался. В каком он кресле там сидит и тот ли это Чуриков или его сын и полный тезка, разузнать не удалось. Если тот, то было ему не меньше ста двадцати лет, а может, и того поболе. Несмотря на все старания магистра, розыск даже внешности его не уточнил – Гильдия располагала лишь фотографией 30-х годов.

Мы неторопливо приблизились к решетке, и нас тут же окружили патрульные, четыре крепких парня, один – с лейтенантскими звездочками. Высокие воротники закрывали их шеи, и я не мог разглядеть, есть ли на коже бойцов алые отметины. Возможно, что и нет; возможно, они вообще не знали, чей покой берегут.

– Кто и куда? – резко выдохнул лейтенант.

– Скотопромышленники мы, – сообщил Пафнутий. – Мы… эта… на конференцию.