Книга Черное безмолвие - Кирилл Кудряшов

— Перетянуть на свою сторону несколько бегунов.

— Бери глобальнее, Ира! Чего он хочет?!

— Остановить войну. Уничтожить Америку. Стать новым повелителем мира!

— Браво! И что ему для этого нужно? Не бегуны, Ира, что еще?

— Ракеты. — убитым голосом шепчу я. — Термоядерные боеголовки, координаты целей, обслуживающий персонал… Завод…

Помоги нам, Господи! Ядерный потенциал завода в руках психа с непомерными амбициями. В руках ненормального бегуна!

Сырецкий поднимается из-за стола, и отходит в угол, прижав к уху телефонную трубку.

— Объявить всеобщую мобилизацию… Возможность нападения на завод… Возможность диверсионной операции… Подготовить мобильный отряд к выступлению, предупредить все внешние посты…

А что, если мародеры и в самом деле шли за мной по пятам? Если они уже здесь, готовятся штурмовать стены завода?

— Толя… — шепчу я ему на ухо, — Пойдем, поищем Сергея.

— Всеобщая мобилизация… — не то размышляет, не то отнекивается он. — Мы нужны здесь, на заводе. Но, с другой стороны…

— Если бы ты потерялся в Безмолвии, мы с Серегой плюнули бы и на завод, и на всех мародеров Безмолвия. Пошли.

Он кивает и поднимается из-за стола. Вслед за ним встает Марат.

— Я с вами.

Мы с Толей переглядываемся. Кажется, он разделяет мои опасения относительно него — кому еще оказаться информатором мародеров, как не бывшему преступнику?

— Нет. — веско говорит Толя. — Останешься здесь. На Катю надежды мало, а во время боя может потребоваться помощь бегуна.

Марат открывает рот, чтобы ответить, но не находит слов. Кивает, соглашаясь. Катя вообще молчит в сторонке, тихая, словно мышь. Напугана и растеряна — когда была захвачена «тройка», она так и не решилась примкнуть к мобильному отряду, выехавшему на помощь осажденному бункеру.

— Через тридцать минут у северных ворот. — бросает мне Толя, неуловимым движением исчезая в дверном проеме. Я хочу последовать за ним, но меня останавливает гневный окрик Сырецкого.

— Куда собрались?! — яростно кричит он, — В «пятерку»?

— Если потребуется. — спокойно отвечаю я. — Но мы надеемся, что связь прервалась по естественным причинам, напавший на меня отряд мародеров был малочислен, а Никитин лишь контужен взрывом и лежит сейчас где-то в Безмолвии, как когда-то лежала я.

— Я, кажется, вас не отпускал. — уже тише говорит он, но в его глазах я вижу понимание того, что мы с Толей правы.

— Так отпустите. — неожиданно встревает в нашу полусерьезную перебранку Катя. — Если Сергей жив, мы должны спасти его. Узнать, что случилось в бункере.

Сырецкий тяжело вздыхает. Так, словно не отпускает на задание бегуна, а отправляет на войну своего единственного сына.

— Хорошо… Ира, возьми с инструменты — по пути восстановите связь. Если есть с кем связываться, конечно.

Он не был с нами в «тройке», но видел фотографии побоища, устроенного там мародерами и кровавого пиршества собак. Он знает, с чем мы столкнулись в захваченном бункере, и прекрасно понимает, что подобная картина может ждать нас и в «пятерке».

Я киваю и выхожу из кабинета, направляясь в «оружейку» — за инструментами и оружием. Одно плохо — после этого сумасшедшего дня мне даже не дали отдохнуть. Не то, чтобы силы на исходе — бегунам это вообще не грозит, если, как говорил Винни-Пух, «вовремя не подкрепиться», просто устала голова. Мозгу, ведь, тоже требуется отдых, даже если этим отдыхом будет полный кошмаров сон, а другого у меня, надо сказать, не было уже пять лет…

Глава 4

Северные ворота мало чем отличаются от западных. Все те же громадные стены, те же ангары для техники, разве что самой техники несколько меньше. Западные ворота выходят на основной маршрут, ведущий к Ядерному карьеру, где добывается уран и, по сему, техники возле них сгруппировано несколько больше. За северными же воротами открывается лишь чудовищное и всеобъемлющее Черное Безмолвие, да «пятерка» в пяти-шести километрах от завода…

Толя уже ждет меня. Глядя на него я, с одной стороны, завидую ему, а с другой — глубоко сочувствую. Ему чуть больше двадцати лет, расцвет молодости… Он силен, быстр и умен, при чем все эти качества многократно усилены способностями бегуна. Будущее за такими, как он или, быть может, именно за ним. Но с другой стороны, хотел ли он этого? Мечтал ли в детстве о том, чтобы стать охотником Черного Безмолвия? О том, чтобы быть кумиром молодежи и, одновременно, тем, чьим именем матери пугают маленьких детей. «Вот не будешь есть суп из липовой коры — позову страшного дядьку Толю-бегуна. Отдам тебя ему…» Да, нас боготворят, но еще больше боятся. Наверное, так и должно быть — люди всегда обожествляли кого-либо. Деревянных идолов, пророков… Поклонялись Христу. Но никогда еще божество не сходило со своего постамента, чтобы ворваться в толпу людей.

Моя юность прошла в довоенные годы, когда казалось, что солнце будет сиять над головой вечно, что тьма — это лишь время суток, и что зима в Сибири всего пол года. Толе повезло меньше — когда я заканчивала институт, наслаждаясь всеми прелестями молодой студенческой жизни, он еще пешком под стол ходил. Он не видел, и никогда не увидит той юности, в которой ошибка не влечет за собой смерть.

Но нельзя жить прошлым — оно уже ушло. Нельзя жить будущим — его еще нет, и, в нашем случае, быть может, никогда и не будет. Нужно жить настоящим, а настоящее принадлежит Толе и, в меньшей степени, мне. Ну и неизвестному бегуну-мародеру, конечно…. А вот это уже плохо.

— Пошли. — вместо приветствия говорит мне Толя. В Безмолвии слова вообще излишни.

— Пошли. — соглашаюсь я. — Пойдем отвоевывать настоящее.

Он удивленно смотрит на меня, но вопроса так и не задает. Быть может, понял, быть может, просто счел это моим очередным ребячеством.

Двумя облачками темноты мы скользнули за ворота, выходя на просторы Безмолвия. Одновременно мы нагибаемся, набирая в пригоршни черный, радиоактивный снег, разминаем его в руках, чувствуя, как по пальцам скользит холодная вода… Как ладони покрываются черными разводами стекающей с них грязи. Мы глубоко вдыхаем, приноравливаясь к холодному воздуху Безмолвия, подготавливая наши тела к поддержанию температуры на нужном уровне.

Углубляем порог чувствительности, начиная видеть четче и ярче, слышать звуки, недоступные никому, осязать каждую снежинку под ногами… Мы выходим на охоту.

— Нужно поесть. — шепчет Толя, и его шепот кажется мне рокочущим громом.

— Нужно. — соглашаюсь я.

Мы срываемся с места, несясь не в сторону «пятерки», а немного западнее — к ближайшему лесу. Холодный ветер свистит в ушах, снег взрывается коротким сухим треском под ногами… Мы слышим треск каждой снежинки, по даже нам самим непонятным признакам мы безошибочно определяем, что перед нами — твердый наст, или же яма, засыпанная рыхлым снегом. Мы обоняем тончайшие запахи, исходящие из леса, слышим, как высоко над нами поносится орел, высматривающий своим инфракрасным зрением добычу на черном снегу, по отпечатку лапы определяем, что около двух часов назад здесь прошел взрослый медведь… Он не мог уйти слишком далеко. Он и станет нашей добычей. По одиночке мы, быть может, и не рискнули бы встретиться в Безмолвии с одним из самых жутких его порождений — шестилапым медведем, но сейчас, во-первых, нас двое, а во-вторых, у нас слишком мало времени для того, чтобы выбрать дичь попроще.