Книга Белоснежка - Дональд Бартельми

Ляп – один из парней, которые там были. У него была прическа, которая, я уж и не знаю, некоторым из вас могла бы не понравиться, ну и многое другое было тоже вроде как не совсем так. Я ожидал, что в смысле пыла он будет весь пылать, как пожарный выход. А на деле он был застенчив, аки стенка. Это уж ясно. Но раз мы его позвали, с ним надо разговаривать.

– Лады, парнишка, вот что от тебя требуется. Твое задание таково: ты выходишь в мир и сдираешь к черту все эти избирательные плакаты. Мы решили больше не голосовать, так что иди и сдирай плакаты. Очистим наши улицы и избирательные участки от этих жутких рож. Мы не станем больше голосовать, сколько бы они там ни вылезали со своими агитационными грузовиками и политическими жестами. Круши агитационные грузовики. Круши приветственно вскинутые руки. К черту все эту лавочку. Голосование превратилось в хрень собачью. Они все равно не делают то, чего нам от них хочется. А когда делают то, чего нам не хочется, так и того не могут толком сделать. К чертовой их бабушке. Мы сэкономим все свои голоса за следующие двадцать лет, а потом потратим их за один раз. Может, к тому времени появится какой-нибудь раблезианский персонаж, на которого будет не жалко. А потому ступай, о зеленый неоперившийся юнец, ступай и твори нашу волю в грубом вещном мире. Мы намерены довести эту программу до конца, до определенной степени, и мы избрали тебя своим орудьем. Мы не то чтобы слишком тобой гордимся, но ты существуешь неким неотесанным образом, и этого для достижения наших целей достаточно. Ты недопривлекателен, Ляп, подобно тебе подобным, но вот деньги и вот задание. Действуй.

Стоя под деревом, Пол смотрел в окно на Белоснежку, на ее голые груди. «Боже великий, – говорил себе Пол, – как же это здорово, что я стою под этим деревом и смотрю в это окно. Как же это здорово, что я на побывке из обители. Как же это здорово, что у меня с собой в верхнем кармане рясы очки для чтения». Пол прочел послание, начертанное на разоблаченных грудях Белоснежки. «Она точь-в-точь как танцовщицы, которых время от времени видишь на нью-орлеанской Бурбонной улице, а также в определенных районах других городов. В городах поменьше полиция иногда принуждает танцовщиц надевать побольше шмоток. Но без шмоток девушки эти несут нам радость – своими движениями, своей недвижностью… Танцы отвлекают, и если смотришь, и если танцуешь сам. Но что такое «танцуешь сам»? Танцуешь сам себя? Было время, когда я любил танцевать с тростью. В этом была определенная радость. Но затем пришел человек и сказал, что у меня неправильная трость. Сказал, что он тростетанцевальный критик, и такие трости никто уже не использует. Правильная трость должна быть брутальнее той, что использовал я, или небрутальнее, я уже точно не помню. Что-то насчет брутальности, в общем. Я сказал, отъебись-ка, парень, оставь меня в покое с моей старой тростью, тростью моей юности. И он отъебся. Но та трость, впервые изученная первоклассным специалистом, перестала меня удовлетворять. Я сдал ее в поднаем. Вот потому-то я и стал после этого тем, чем я стал, в том числе – тем, чем являюсь сейчас: вуайеристом. – Пол еще раз взглянул на верхнюю часть Белоснежки. – Глядеть в это окно очень мило. Самое милое, что случилось со мной за всю жизнь. Мило, мило». Пол смаковал радость человеческого общения – через окно.

ПРЕЖДЕ ПОЛ НИКОГДА НЕ ВИДЕЛ В БЕЛОСНЕЖКЕ ЖЕНЩИНУ.

Хого выпихнул Пола из-под того долбаного дерева.

– Вы подонок, сэр. Ибо глядите в это открытое окно на эту несомненнейшим образом обнаженную девушку, самую красивую и привлекательную, какую я в жизни видел. Вы позорите свою монашескую рясу. То, что вы стоите здесь и смотрите на эту невероятную красавицу, на ее белоснежные ягодицы и так далее, на это природное великолепие, прозреваемое мною сквозь это окно, есть поступок в нашем обществе бесконечно предосудительный. Мне в свое время довелось повидать немало гнусностей, однако шпионство ваше за этой невероятно красивой неведомой красавицей, которую я уже люблю навеки всем своим сердцем, есть гнусность, не постижимая уму. Я запихну вам в анус живую крысу, монах вы липовый, ибо уж что-что, а наказывать этот мир умеет.

– Красиво излагаешь, приятель, – хладнокровно откликнулся Пол. – Может, в следующий раз ты соблаговолишь затронуть тему «незаслуженный пессимизм как первородный грех».

– Это верно, Пол, что в общем и целом я предпочитаю пессимизм заслуженный, – сказал Хо-го. – И уж я-то свой вполне заслужил. И в то же время такое вроде бы элементарное средство, как смотрение в это окно, вызывает у меня прилив новых сил, оптимизма и надежды.

– Да, – сказал Пол, – это сильное зелье.

После чего они обнялись и стали смотреть дальше, однако Хого при этом думал, как бы ему избавиться от Пола раз и навсегда, окончательно.

Хого начал строить план. Это должен быть большой план, обширный, как карта полушарий. Не строй мелких планов, как сказал Потт. Цель плана – попасть внутрь дома, когда никого не будет дома. Никого, кроме Белоснежки. Хого проиграл на своем проигрывателе польскую музыку. Затем начал втыкать в план булавки, отмечая точки проникновения и точки исторжения. Просторы плана расцвели булавками красными и синими, лиловыми, желтыми и зелеными, черными и белыми. План покрыл весь пол гостиной и просочился в столовую. Затем он растекся по спальной, кухонной и приемной. Растительная жизнь бушевавших снаружи плантаций пришла посмотреть на план. Зеленый палец растительной жизни успокоенно лег на план. Вошла Джейн с покупочной тележкой с покупками.

– Что значит вся эта бумага на полу?

Хого лежал поверх плана и поверх засланцев плантаций, пытаясь укрыть их.

– Да ничего. Я просто взял с работы на дом домашнюю работу.

– А почему тогда ты перебираешь на ней руками, будто плывешь?

– Я тут немного вздремнул.

– Как-то странно ты вздремываешь.

Хого смотрел на Джейн. Он заметил, что ее фигура по-прежнему изящно виолончелеобразна.

«В этой виолончелеобразной девушке еще теплится жизнь, – думал Хого. – Почему я не провожу больше времени, глядя на нее и упиваясь ее бывалой красотой? – Но затем он подумал о виола-да-гамбаобразной Белоснежке. – Почему так ведется, что мы всегда требуем «больше», – задумался Хого. – Почему нам всегда мало? Можно подумать, что мы так и задуманы. Что это часть космического плана. – Хого сложил план и убрал его в особый плановый хумидор специальной конструкции, позволявшей долго сохранять восхитительную свежесть плана. – Пожалуй, мне стоило бы наделать из этого плана сигарных оберток, чтобы скрыть его от противников. Сигары будут выкуриваться в определенном порядке, и в голубоватых клубах всплывающего к потолку дыма будут вырисовываться первые, еще неотчетливые контуры плана. Интересно, какая для этого требуется химия. И физика. – Хого осмотрел упакованный в хумидор план. – Похоже, у него есть Слабые места. Возможное сопротивление тех, что внутри. – Перед мысленным взором Хого предстал мысленный образ вожака сопротивления в черном свитере с высоким воротом. – Готов поспорить, что мне никогда не удастся тайком проникнуть в этот дом, столь жестко будет сопротивление. Люди, обладающие сокровищем, будут охранять его не щадя живота своего. Какой же я все-таки олух по части планирования! Придется придумать новую епитимью себе в наказание за то, что придумал столь плачевный план, – ну, скажем, играть на аккордеоне».