Книга Король-Провидец - Крис Банч

Один из моих более ученых товарищей поинтересовался, почему бой нельзя вести с применением одной лишь магии, или же полностью уничтожить чародейством целую армию при наличии достаточно могущественного волшебника.

— Теоретически это возможно, — ответил инструктор, и его губы презрительно скривились, показывая, что он на самом деле думает об этой идее. — Точно так же при наличии достаточно длинного и прочного рычага, а также твердой точки опоры, ты можешь поднять в воздух город Никею и перенести его на другую сторону реки Латаны.

В классе послышались смешки.

— Но мы солдаты, и учимся иметь дело с повседневными фактами. Возможно, если твои интересы лежат в более эфемерных сферах, то тебе следует обратиться в Академию Волшебства и уступить свое место в лицее более прагматичному молодому человеку.

Кадеты поглупее засмеялись еще громче: в то время армейские чародеи считались витающими в облаках чудаками, ломающими голову над вопросом, почему вызванный ими демон оказался зеленым, а не синим, и не замечающими, что этот самый демон уже пожирает их.

Юноша покраснел и опустился на свое место.

— Я не собирался обидеть или унизить вас, кадет, — сказал офицер, который, в сущности, был добрым человеком. — Все мы знаем о великих битвах, где чародеи сражались с чародеями, особенно перед объявлением войны или на ранних стадиях схватки. Волшебство обладает неоценимым значением, особенно когда ему ничто не противостоит — например, когда командир хочет узнать, есть ли у противника скрытые резервы. Возможно, если его чародей достаточно силен, а его оппонент слаб, он может повлиять на волю вражеского генерала и заставить его признать свое поражение.

И наконец, магия вступает в свои права, когда армия разбита, а ее боевой дух сломлен. Точно так же кавалерия используется для того, чтобы добить бегущую пехоту.

Но все эти цели, несмотря на свою важность, являются вторичными по отношению к нашей реальной цели, которой мы как солдаты посвятили свою жизнь. Когда аргументом становится острая сталь, и поле боя определено, тогда магия должна отойти в сторону. Как и мастерство кузнецов, конюхов и квартирьеров, магия существует лишь для того, чтобы облегчить участь солдата в сражении, но никоим образом не заменить его.

В этот момент мне захотелось задать вопрос. Я не думал, что слова инструктора следует понимать буквально: к примеру, решение командира перевести лучников ближе к сражающимся или отодвинуть их, чтобы поражать резервы противника, не означает, что пехота в это время должна стоять без дела.

Но я промолчал.

Потом мне пришла в голову другая мысль. Колдунья из нашей деревни могла лечить простуду, успокаивать боли в стариковских костях и облегчать роды — короче говоря, выполнять много важных задач. Однако она не могла срастить сломанную кость за одну ночь или заставить остановившееся сердце забиться хотя бы ненадолго. Для этого приходилось посылать за более искусным чародеем. Но это не означало, что она в принципе отрицала возможность вылечить сломанную ногу.

Ее попытки предсказать или изменить погоду всегда заканчивались провалом. Но означало ли это, что никто не способен совершить такое чудо? Разумеется, нет: просто для этого требовался более сильный чародей.

Итак, боевая магия была сложной темой. Возможно, ни один достаточно могущественный маг еще не пытался применять ее, или никто еще не изобрел мощных заклятий, которые могут переломить ход большого сражения. Но опять-таки, это не означало, что такого не может быть. На самом деле, инструктор имел в виду другое: никто из известных нам волшебников не овладел подобным мастерством. Даже я, приехавший из симабуанской глуши, не считал, будто Нумантия — это весь мир.

Мне представляется, что в этом случае, как и во многих других, армия поторопилась сказать: «Так было, есть и будет». Но предрассудки заразительны, и я тоже принимал вещи такими, какими они «должны быть».

До тех пор, пока не встретился с Провидцем Тенедосом.

Особенно хорошо мне удавались внеклассные занятия — будь то на плацу, где я играючи выполнял самые сложные упражнения с полной выкладкой, или в спортивных состязаниях (особенно верхом), а также в военных играх.

Наверное, я смог бы добиться больших успехов, но, как я уже говорил, буйный характер заставлял меня закипать, когда кто-либо из кадетов начинал потешаться над моим акцентом, оскорблять меня, мою провинцию, или хуже того, мою семью. Поэтому в моем послужном списке имелось немало отметок о дисциплинарных нарушениях. Впрочем, это меня не беспокоило: для мужчины гораздо важнее отстаивать свои убеждения, чем подобострастно склоняться перед чужим мнением. Подхалим не может быть воином.

Здесь следует упомянуть об еще одной особенности армейских порядков. Если меня оскорбляли и я прикасался к рукоятке поясного кинжала, положенного по уставу, это означало, что вызов брошен и мы с противником должны встретиться на рассвете с обнаженными клинками. Ранение или смерть одного из дуэлянтов считались частью цены, которую приходится платить за офицерское обучение. Но схватить обидчика за пояс, как я однажды сделал, поднять его и швырнуть в бочку с помоями... такой неблагородный поступок вызвал всеобщее осуждение, и мне пришлось три дня чистить конюшни, чтобы искупить свой грех.

Как я и ожидал, у меня было мало друзей. Большинство рассказов молодых людей, впервые оказавшихся далеко от дома, сводится к безудержной браваде и историям о своих любовных похождениях. Я не был расположен к беседам на эти темы, поэтому меня считали молчуном. Поскольку я был очень беден — пособие домициуса Рошанара едва покрывало мои расходы, и в конце каждого месяца у меня оставалось лишь три-четыре медяка, — богатые кадеты не разделяли со мной свои забавы, а озорники называли скучным парнем. Те же немногие, кто всецело посвятил себя изучению военной премудрости, не ожидали ничего интересного от такого тугодума, как я.

По-видимому, в этом описании я предстаю перед читателями очень одиноким молодым человеком. Мне в самом деле хотелось иметь друзей, но теперь я понимаю, что в то время я и не представлял, что такое настоящий друг. Дома я принадлежал к высшему классу, что отличало меня от деревенских жителей, и с самого начала знал, что мои зрелые годы пройдут вдалеке от родных джунглей.

Возможно, я уже тогда уловил отпечаток жестокости, который армия накладывает на человеческие взаимоотношения. Солдаты клянутся, что дружба, которую они завязали еще зелеными рекрутами, продлится вечно, но такое случается редко, особенно в офицерском лицее. Вначале вступают в силу обычные различия в положении, богатстве и успеваемости, разделяющие молодых мужчин на несколько категорий. С получением первого чина положение лишь ухудшается. Друзья исчезают, как осенние листья под дождем. Некоторые умирают от болезней, некоторые погибают в бою, но еще большее количество просто отворачивается от тебя: человек, дослужившийся до капитана, уже не может по-приятельски балагурить с легатами. Домициусы не чувствуют себя уютно в обществе капитанов, а генералы — в обществе домициусов. Отец предупреждал меня об этом. Он говорил, что несмотря на браваду и напускное веселье, жизнь солдата на самом деле очень одинока. Думаю, он хорошо подготовил меня к восприятию этой истины.