Книга Выстрел - Аллен Апворд

XII

На другое утро после допроса Томаса привели к трупу. Лесоруб проявил невозмутимое спокойствие. Следы у сосен вполне мог оставить он. Кроме того, на правом рукаве его плаща, у самого плеча, было отверстие, пробитое пулей. Это стрелял лесничий.

Когда Томасу Луару указывали на все эти улики, он лишь качал головой, давал уклончивые ответы или вообще отмалчивался. Так ничего и не добившись от лесоруба, его отвели обратно в тюрьму. О письме, найденном рядом с телом убитого, сказано ничего не было.

Утром в тот же день Маньяба поспешил к Мадлен. Первым делом доктор поинтересовался у Сюзанны Бридель, как больная провела ночь. Та была убеждена, что госпожа не приходила в себя. Старуха не призналась Маньяба в том, что заснула, и заверяла его, что летаргия молодой женщины не прекращалась.

Доктор подошел к кровати и долго смотрел на госпожу Гонсолен. Продолжительность обморока не удивляла его: в своей практике он уже не раз сталкивался с подобными примерами. Однако он знал, что это состояние не может длиться долго, и ждал, когда больная придет в себя. Несмотря на все свое искусство и опыт, который признавали даже парижские ученые, старый доктор, определяя состояние госпожи Гонсолен, не хотел полагаться только на себя и, позабыв о гордости и соперничестве, отправил посыльного с письмами к двум авторитетным врачам — к Франсуа Горме и Тюро, в Сен-Клод. Маньяба всерьез опасался, что после столь длительного обморока женщина может лишиться рассудка.

Доктора Тюро и Франсуа Горме прибыли вечером. Франсуа и Маньяба недолюбливали друг друга, что в провинции не редкость. Хотя репутация старого доктора давно уже не вызывала никаких сомнений, это не помешало проникнуть в его сердце зависти — единственной человеческой слабости, которой этот действительно замечательный ученый, всю жизнь посвятивший трудам, отдавал дань. Несмотря на учтивость Франсуа, Маньяба испытывал к нему подсознательную неприязнь. В Сен-Клоде об этом было известно всем: доктора не кланялись друг другу и избегали встречаться у знакомых. Впрочем, Маньяба, целиком и полностью преданный своей работе и больным, не любил развлечений и редко выезжал.

Итак, кроме Тюро и Франсуа Горме, других врачей в Сен-Клоде не было, и Маньяба, убежденный в том, что в случае с госпожой Гонсолен без помощи коллег ему не обойтись, забыл о своих сомнениях. Безрассудная неприязнь к молодому доктору не могла заставить его пренебречь обязанностями и лишить правосудие своего драгоценного содействия.

Получив письмо от Маньяба, Франсуа весь побледнел и переменился в лице. Приглашение весьма удивило его. С одной стороны, молодой человек опасался ловушки, но, с другой, прекрасно понимал, что своим отказом привлечет к себе внимание и даст повод к толкам. Решив наконец, что бояться ему нечего, он отправился в карете вместе с доктором Тюро, потому как вывихнутое плечо не позволяло ему ехать верхом.

Пожав руку Тюро и холодно поклонившись Франсуа Горме, Маньяба объяснил им в нескольких словах, для чего он их пригласил и чем их присутствие может оказаться полезным, и повел к госпоже Гонсолен. Так как он шел впереди, чтобы показывать дорогу, он не видел, как бледен Франсуа, и не замечал его нервного трепета. Когда Маньяба отворил дверь, Сюзанна Бридель поспешила к нему.

— Ах! — воскликнула она. — Я как раз хотела идти к вам. Госпожа только что проснулась и сразу захотела встать. Я не смогла удержать ее.

Мадлен и вправду ходила по комнате, не говоря никому ни слова, и то останавливалась у окна и мяла в руках занавески, то смотрела на Сюзанну Бридель неподвижным бессмысленным взглядом. Госпожа Гонсолен, по-видимому, не слышала, как отворилась дверь, но видела, как вошли три доктора, потому что стояла тогда перед зеркалом, в котором отразилось бледное и расстроенное лицо Франсуа.

Маньяба подошел к Мадлен и, взяв ее за руку, усадил в кресло. Она удивленно посмотрела на доктора, а затем перевела взгляд на Тюро и Франсуа Горме… Тот, стоя за спиной Маньяба, выдержал этот взгляд, но по его телу пробежала дрожь. На лице Мадлен не дрогнул ни один мускул. Старый доктор держал ее за руку и щупал пульс. Когда Маньяба закончил и повернулся к своим товарищам, госпожа Гонсолен вновь привлекла его внимание тем, что, откинув голову на спинку кресла, произнесла несколько слов. Это были бессвязные фразы, в которых едва ли присутствовал какой-то смысл. Затем она стала что-то напевать тихим голосом, не отрывая пристального взгляда своих больших черных глаз от Горме. «Приди ко мне, барашек, приди, я тебя приласкаю…» — это были слова той самой народной песни, которую она пела, прогуливаясь с лесорубом. Потом она замолчала и, плотно сжав губы, завертела головой во все стороны. Резко поднявшись, она прошла мимо докторов и опять стала кругами ходить по комнате.

— Это припадок помешательства, — заключил Тюро. — Опасения доктора Маньяба оправдались.

Как раз в эту минуту Мадлен приблизилась к своему любовнику, теребя в руках длинное, еще не законченное кружево, которое она взяла со своего рабочего стола. Остановившись, госпожа Гонсолен повернулась спиной к Тюро и Маньяба и посмотрела на Франсуа. Это уже не был взгляд помешанной. В ее глазах поселился страх, но они блестели так, будто вся сила ее души, вся решимость неукротимой энергии сосредоточились в них. Этот странный взгляд, словно молния, поразил молодого доктора и потом опять потух.

Когда Мадлен отошла от него, Франсуа Горме пришлось присесть. Его душило волнение, красные лихорадочные пятна проступили на его щеках и около глаз. К нему подошел Маньяба.

— Я немного устал, — пробормотал молодой человек с вымученной улыбкой на лице. — Дорога, и это вывихнутое плечо…

— Говорят, вы упали с лошади…

— Да, прошлой ночью, когда возвращался из Мусьера.

После этой непродолжительной беседы Маньяба вновь вернулся к Мадлен. Он всеми средствами пытался пробудить в ней память. Доктор говорил с ней о муже, о ее любимых развлечениях, напомнил даже о той страшной сцене, свидетельницей которой она стала и которая, вне всяких сомнений, расстроила ее ум. Но все тщетно: бессмысленно глядя на Маньяба и перебирая пальцами кружево, госпожа Гонсолен невпопад восклицала, глупо улыбалась или просто молчала. Тогда доктор обратился к Сюзанне Бридель:

— Доложите господину Дампьеру о приезде этих господ, — велел Маньяба, указывая на своих коллег, — и попросите его пожаловать сюда.

Сюзанна вышла, и через несколько минут в комнате появился Дампьер. После того как доктор коротко объяснил ему, в чем дело, тот сказал:

— Госпожу Гонсолен надо отвести к покойному мужу. Может быть, вид тела произведет на нее такое сильное впечатление, что рассудок вернется к ней.

Все проследовали в гостиную. Франсуа Горме вел Мадлен под руку. У бездыханного тела мужа она вела себя так же, как и прежде, а ее лицо не выражало ничего, кроме абсолютного безразличия. Попытки Маньяба пробудить в ней хоть проблеск рассудка успехом не увенчались, и женщину проводили в ее комнату. По всему дому распространился слух, что Мадлен помешалась. Слуги шептались в саду, когда мимо них проходил Гиде. На новость, которую ему сообщили, он отреагировал довольно лаконично: