Книга Лакомый кусочек - Марина Серова

Оказывается, встречи под собственную музыку у них не приняты: я с удивлением обнаружила, что играются у них сплошные англоязычные песни, причем неплохие. Это меня успокоило — Элвис Пресли был приятнее, чем Елисеев.

За стойкой была Катя, она приветливо улыбнулась мне и, когда я подошла, шепнула:

— Тань, вас искал какой-то… маленький человечек.

В голове всплыл образ Илюши. Интересно, что ему понадобилось.

— Он попозже зайдет, — сказала она. — Правда, ждать вас будет в холле — сюда его вряд ли пустят.

Я кивнула. Виктория появилась в дверях бара в изящном черном платье, — в девяносто пятом году жюри конкурса было право. Единственный раз они избрали достойную поклонения женщину. Двигалась она с кошачьей грацией, в огромных глазах вместо печали явно сквозила насмешка.

К ней бросились со всех сторон. Виктория молча выслушивала их причитания, кивала головой, целовалась с женщинами, а мужчинам изящно протягивала ручку и смотрела поверх голов, явно кого-то разыскивая. Увидев меня, она улыбнулась и решительно двинулась в мою сторону.

— Я так рада, что вы здесь, Таня, — просияла она улыбкой. — Только давайте сегодня забудем о Елисееве, ладно? Ему вполне хватит, что они, — обвела она несколько презрительным жестом благородное собрание рукой, — вспоминают…

Я кивнула. Мне ее драгоценный супруг тоже надоел хуже горькой редьки.

— Знаете, Таня, — продолжала Виктория, — мне сегодня отчего-то стало хорошо… Можете меня подозревать, потому что я подумала — я могла бы его убить и даже благодарна человеку, сделавшему это… Он меня так замучил своим присутствием! Конечно, Галю жалко. Его — нет.

Она замолчала на самом интересном месте.

Причем я поняла, что продолжения, увы, пока не будет.

— Мы же договорились не вспоминать сегодня о Елисееве, — рискнула напомнить я. — Давайте уж этого придерживаться.

— Да, — улыбнулась она. — Давайте. А о чем мы будем говорить?

— О вас, — сказала я. — Вы ведь и сами интересная личность.

— Обо мне? — удивилась она. — Да ничего во мне нет интересного. Ну победила я в этом конкурсе. Петь пыталась, но пою я плохо.

— В принципе, не хуже их, — успокоила ее я, — так что зря вы бросили это занятие.

— Я не хочу быть средней, Танечка, — она сказала это тихо и грустно, — а на звезду масштаба Лайзы Миннелли я не тяну… На мне природа отдыхает.

Судя по ее красоте, природа отдохнула неплохо, создавая ее отца. В Викторию было вложено куда больше творческих сил. Так что она несправедливо обидела невинную природу.

— Ой, Таня, извините, — она увидела вдали Александра, — мне надо подойти к нему.

— Уже не боитесь? — спросила я. — Вот так, на глазах у всех?

Она покачала головой и решительно ответила:

— Надоело. Сегодня я хочу наконец-то быть самой собой.

Она кивнула мне и решительно направилась к своему возлюбленному под перекрестным огнем любопытных и недобрых взглядов.

* * *

Кто-то тихонько тронул меня за плечо. Я обернулась и, к собственному удивлению, увидела Илюшу.

— Здравствуйте, Таня, — сказал он своим тонким голосочком. — Соня сказала, я смогу вас здесь найти. А я кое-что вспомнил.

Я его недооценила. Он все-таки решил помочь. И даже нашел способ пробраться сюда.

— Хорошо, — кивнула я, — только давайте выйдем, чтобы не привлекать ничьих взглядов.

Он кивнул, хотя на какой-то момент мне показалось, что его мысли заняты чем-то другим. Он напряженно смотрел в сторону, где стоял Сечник. Больше там не было никого, способного привлечь внимание. Только обслуга гостиницы. Однако он смотрел взглядом человека, силящегося что-то припомнить.

Видимо, мысль от него ускользнула, он встряхнул маленькой головой и сказал:

— Странно. До чего знакомое лицо…

— Здесь все лица до отвращения знакомы… — мрачно констатировала я. — Пойдем?

Он кивнул, все еще пытаясь что-то вспомнить.

Мы присели на скамейку перед гостиницей, он закурил и печально усмехнулся:

— Знаете, Таня, как смешно — мама, когда узнала, что я курю, сказала: «Илюша, ты никогда не вырастешь…» Правда, смешно?

Мне смешно не было, но я из вежливости кивнула.

— Мало, но, может быть, это вам поможет. Мангалиева действительно хотел использовать Елисеев и даже приходил к нему с неким человеком, Мангалиев подумал, что это елисеевский дядя, потому что Елисеев его так называл: «дядя… то ли Жора, то ли Юра». Мангалиев точно не запомнил. Цены они такие заломили, что Мангалиев их послал…

Так. Я мысленно поблагодарила Господа за Мангалиева. Может, Господу Мангалиев вовсе не нравился, но что-то начинало склеиваться.

— Это еще не все. Этот самый дядя неделю назад нашел Мангалиева и купил у него героин. Описать он его не может — очень размытые черты, да и для восточных людей европейцы все на одно лицо. Но если вам это поможет…

— Поможет, — заверила я его, — обязательно поблагодарите Мангалиева.

— Нет, — сказал он, — я Мангалиева благодарить не буду. Он плохо относится к сыщикам.

— Как же вы это узнали? — удивилась я.

— Просто сказал Мангалиеву, — пожал он плечами, — что Елисеев был мне должен за порцию, которую брал для друга. Стали вспоминать, кто мог быть этим другом.

— Вам бы, Илюша, в сыске работать, — восхитилась я им.

— Нет, у меня память плохая… — сокрушенно признался он. — Вроде помню, что где-то встречал человека и что почему-то это важно, а вспомнить, где и когда, не могу.

— Илюша, а можно вас попросить об одной вещи?

— Конечно, — кивнул он.

Я написала ему свой номер телефона и сказала:

— Если вдруг Мангалиев вспомнит имя, вы мне позвоните?

Он кивнул. Спрятал номер в карман.

— Кстати, — улыбнулся он, — хотите взглянуть на мою возлюбленную?

Он, не дожидаясь ответа, протянул мне медальон. С маленькой фотографии на меня смотрело миленькое личико молоденькой лилипутки.

— Правда, хорошенькая? — гордо спросил он.

— Да, — кивнула я, — очень…

Он поцеловал медальон.

— Моя Лилечка… — прошептал он.

Потом опять принял серьезный вид, настороженно посмотрел, не смеюсь ли я. Это было трогательно. Слава богу, я не из идиотов, смеющихся над любым фактом, не отвечающим их пониманию.

Он благодарно улыбнулся.

— Спасибо, — тихо сказал он.

— Это вам — спасибо, — удивилась я, — мне-то за что?

— Вы, Танечка, первая, кто отнесся ко мне по-человечески, — сказал он и, буркнув «до свидания», пошел прочь, как бы засмущавшись своих чувств, от которых так долго себя отучал.