Книга Золото стрелка Шарпа - Бернард Корнуэлл

Под присмотром бдительных стрелков рота мелкими группами подобралась к ограде и гуськом пошла к воротам. Лишь один раз солдаты дружно затаили дыхание – когда приблизились к высокой темной церкви. Из колокольни донесся мелодичный стон, и все застыли, обратились в слух, а потом раздалось хлопанье крыльев уносящейся во мрак птицы, и рота дружно выдохнула – должно быть, сова, отправляясь на ночной промысел, задела крылом колокол.

Харпер задрал голову, увидел бледное пятнышко и вспомнил амбарных сов, скользящих ночными призраками над долиной близ Тангавина, реку, вытекающую из торфяного болота… Вспомнил Ирландию.

– Стой, – скомандовал Шарп вполголоса и показал рукой. – Туда.

Рота столпилась в переулке, в неуютной близости от света костра. Капитан, настороженно вглядываясь в сумрак улицы, впервые как следует разглядел фасад дома Морено. Ограда была высока, футов восемь-девять, широкие двустворчатые ворота для скота распахнуты настежь. Во дворе белели лица французов, глядящих на огонь – главную защиту от врага, а за этими лицами темнели силуэты верховых. Ноулз не понимал, почему они держат ворота открытыми, а Шарпу все было ясно. Еще днем подзорная труба открыла ему, что на фасадной ограде нет стрелковой полки – помоста, с которого можно было бы отстреливаться от партизан. Стало быть, у французов просто не было другого выхода – они отворили ворота и освещают прилегающую территорию; если партизанам откажет здравомыслие и они пойдут на штурм, то со двора хлынут уланы и разделают их под орех длинными пиками. Но у партизан с мозгами все в порядке, подумал Шарп. Фасад здания ярко освещен, во дворе уйма готовых к бою солдат, и единственная опасность – лобовая атака опытной британской пехоты. А французы уверены, что это исключено.

Шарп ухмыльнулся.

За воротами потрескивал костер, лизал небо алыми языками. Его шум перекрывал возню и тяжелое дыхание в переулке. Красномундирники Южного Эссекского снимали шинели, скатывали и пристегивали их к ранцам. Шарп посмотрел на солдат с улыбкой. Рядом с ним залегли стрелки без белых ремней на мундирах, издали заметных в темноте. Кое-кто дрожал от возбуждения – скорее бы в дело, забыть в горячке боя все страхи и тревоги.

Между ними прополз лейтенант.

– Готовы, сэр.

Шарп повернулся к стрелкам:

– Не забудьте: в первую очередь выбиваем офицеров.

Винтовка Бейкера – серьезное оружие, она медленно заряжается, зато бьет точнее любого другого ружья. Под командованием Ноулза красные мундиры с мушкетами будут сеять смерть наугад, а винтовки – точные инструменты, задача зеленых кителей – искать и убивать вражеских офицеров, обезглавливать кавалерию.

Шарп снова повернулся к дому, откуда доносились приглушенные голоса, чей-то кашель, топот копыт. Он коснулся плеча Харпера, и стрелки ужами выползли на улицу; хоронясь в тенях, они залегли шеренгой возле груды щебня. Стрелки первыми пойдут в бой, вызовут на себя вражеский огонь, поднимут переполох, а уж там дело за Ноулзом – пускай покажет кавалеристам, где раки зимуют.

Шарп положил перед собой обнаженный палаш и дождался, когда его люди примкнут к стволам длинные штыки. Что ни говори, давненько он не встречался с неприятелем лицом к лицу.

– За дело!

Это означало: заорали, завопили, завизжали, как все дьяволы преисподней, и полезли на баррикаду. Но длинные винтовки пока молчали. Часовые на воротах резко обернулись, вскинули карабины и выстрелили не целясь. Шарп услыхал щелчок пули о камень, увидел Харпера, бегущего к огню и обеими руками хватающего полено за незагоревшийся край. Сержант запустил головней во всадников, она ударилась оземь, взметнулся сноп искр, кони вскинулись на дыбы, а палаш Шарпа уже тянулся к часовому, который бросил пустой карабин, но не успел выхватить саблю. Клинок вошел гусару в горло. Француз зажал ладонями рану, покачал, как показалось Шарпу в полутьме, головой и обмяк.

Шарп повернулся к стрелкам:

– Вперед!

Проход был свободен, кавалерия, напуганная головней Харпера, отпрянула. Стрелки опустились на колени по краям ворот и взяли на прицел хорошо освещенный двор. Там кричали на чужом языке, пули отлетали от каменной ограды, и Шарп напрасно выискивал очаги организованного сопротивления.

Раздались первые отчетливые хлопки «бейкеров». Где Ноулз, черт возьми? Капитан повернулся кругом и увидел, как красные мундиры бегом огибают костер и строятся – на мушкетах нет штыков, чтобы не мешали заряжать. Тут раздался громовой голос Харпера – сержант окликал командира по фамилии. Шарп услышал два винтовочных выстрела, повернулся и увидел несущегося на него улана. Конь запрокинул голову, в его глазах сверкали сполохи костра, всадник согнулся над холкой, стальной наконечник пики целился в Шарпа.

Он бросился в сторону, задел створку ворот, и наконечник пики промелькнул совсем рядом, а в нос ударил запах конского пота. Снова хлопнула винтовка – лошадь жалобно заржала и повалилась на бок; всплеснув руками, поляк рухнул вместе с ней.

Шарп бросился вперед, во двор.

Медленно! Слишком медленно! Кони рвались с привязи, он стал рубить веревки.

– Хоп! Хоп! Хоп!

Вражеский солдат замахнулся на него саблей, и Шарп воткнул палаш в гусарскую грудь. Клинок застрял. Мимо с криками пробежали стрелки, длинными штыками загоняя перепуганных французов в темные дверные проемы, а Шарп поставил ногу на труп и высвободил клинок, провернув его в ране. Он увидел Харпера: со штыком в руке сержант напирал на офицера, тот пятился и звал на помощь. Француз споткнулся и повалился навзничь, крики переросли в истошный визг. Харпер, сразу забыв об убитом противнике, бросился дальше, а Шарп окликнул его и велел уйти с дороги.

– Стрелки!

Он дал свисток и закричал, подзывая к себе стрелков. По двору носились кони без седоков, вставали на дыбы у ворот, где уже построилась рота, сверкая белыми ремнями, а лейтенант Ноулз отдавал приказы, от которых стыла кровь в жилах у французов, знакомых с огневой мощью британской пехоты.

– Целься! Первая шеренга! Пли!

Такого оборота дел гусары и уланы явно не ожидали. Вместо разбойников с кривыми ножами – отлаженная боевая машина, делающая четыре залпа в минуту. Мушкеты плюнули огнем, двор заволокло дымом, пули веером разлетелись между оградой и домом.

– Вторая шеренга! По крыше! Целься! Пли!

А тем временем солдат первой шеренги доставал из подсумка патрон, скусывал пулю с бумажной гильзы и брал щепоть пороха для затравки. Левая рука сжимала ствол, правая высыпала порох, левая мяла бумагу и разрывала на две неравные части, правая держала затравку между большим и указательным пальцами. Больший клочок бумаги запихивался в дуло, три пальца правой руки выдергивали шомпол, пуля изо рта перекочевывала в ствол и, прикрытая малым пыжом, до упора проталкивалась стальным стержнем. Хватало одного толчка – шомпол извлекался, затравка высыпалась на полку, взводился кремневый курок, и все это – при совершенном равнодушии к вражеским выстрелам, свисту карабинных пуль, конскому ржанию и пляске огней. А затем задняя шеренга давала залп, и пламя слепило переднюю, грохот рвал барабанные перепонки, а лейтенант Ноулз хладнокровно руководил побоищем: