Книга Подозреваемый - Майкл Роботэм

Бобби переводит дыхание и вроде бы собирается продолжать, но останавливается. Повисает тишина. Я позволяю ей заполнить его сознание – до самых уголков.

– Я вытащил ее из кеба за волосы. Я ударил ее лицом о боковое стекло. Она упала и хотела откатиться, но я стал пинать ее.

– Вы думали, что наказываете ее?

– Да.

– Она этого заслуживала?

– Да!

Он смотрит прямо на меня, его лицо бледно как мел. В этот момент я представляю себе ребенка в одиноком уголке игровой площадки, полного, высокого, неуклюжего, носящего прозвища вроде Жирдяй или Мешок с Салом; ребенка, для которого мир представляется огромным пустым пространством. Ребенка, который мечтает стать невидимкой, но обречен выделяться из толпы сверстников.

– Сегодня я нашел мертвую птицу, – рассеянно произносит Бобби. – У нее была сломана шея. Может, она налетела на машину.

– Возможно.

– Я убрал ее с дороги. Тельце было еще теплым. Вы когда-нибудь думаете о смерти?

– Я считаю, что все о ней иногда задумываются.

– Некоторые люди заслуживают смерти.

– И кому это решать?

Он горько смеется:

– Уж точно не таким, как вы.

Сеанс затянулся, но Мина все равно уже ушла домой к своим кошкам. Большинство соседних кабинетов закрыты и погружены во тьму. По коридорам ходят уборщики, опустошая мусорные корзины и сдирая своими тележками краску с бордюров.

Бобби ушел. Но даже сейчас, вглядываясь в потемневший квадрат окна, я легко представляю его потное лицо, забрызганное кровью той несчастной женщины.

Я должен был это предвидеть. Он мой пациент, я несу за него ответственность. Я знаю, что не могу водить его за руку или заставлять приходить на прием, но это не приносит облегчения. Бобби почти плакал, описывая, как его задержали, но сочувствовал он себе, а не женщине, на которую напал.

Мне трудно сочувствовать некоторым пациентам. Они платят девяносто фунтов и за это смотрят в пол или жалуются на то, что, по-хорошему, должны обсуждать со своими близкими, а не со мной. Бобби не похож на них. Не знаю почему. Иногда он кажется мне совсем жалким в своей неуклюжести и все же временами поражает меня своей уверенностью и умом. Он смеется не там, где надо, неожиданно взрывается, а его глаза бледны и холодны, как бутылочное стекло.

Иногда я думаю, что он чего-то ждет, словно горы вот-вот сдвинутся или произойдет парад планет. И как только все встанет на свои места, он объяснит мне, что же происходит на самом деле.

Я не могу этого ждать. Я должен понять его сейчас.

8

Мохаммеду Али много за что надо ответить. Когда он зажигал олимпийский огонь в Атланте, на всей планете не было ни одной пары сухих глаз.

Почему мы плакали? Потому что великий спортсмен опустился до этого – трясущегося, бормочущего, дергающегося калеки. Человек, когда-то танцевавший как бабочка, теперь дрожал, как желе.

Мы особенно остро переживаем за спортсменов. Когда тело отказывает ученому вроде Стивена Хоукинса, мы воображаем, что он продолжит жить своим умом, но атлет-калека – все равно что птица со сломанным крылом. Когда возносишься на самую вершину, трудновато приземляться.

Сегодня пятница, и я сижу в приемной Джока. Я привык к этому прозвищу, хотя на самом деле его зовут доктор Эмлин Роберт Оуэнс; он шотландец с уэльским именем.

Коренастый, почти квадратный мужчина с могучими плечами и бычьей шеей, он больше похож на бывшего боксера, чем на нейрохирурга. На стенах его приемной висят репродукции Сальвадора Дали и фотография Джона Макинроя с кубком Уимблдона. Макинрой написал на ней: «Не может быть!»

Джок велит мне сесть на смотровой стол, затем закатывает рукава. У него толстые смуглые руки. Вот почему мяч с его подачи летит со скоростью реактивного снаряда. Игра в теннис с Джоком на восемьдесят процентов состоит из боли. Каждый удар отбивается изо всех сил и нацеливается прямо в твое тело. Даже на абсолютно пустом корте он пытается всадить мяч в меня.

Мои регулярные пятничные теннисные поединки с Джоком объясняются отнюдь не любовью к теннису. Они – дань прошлому. Они посвящены высокой, стройной студентке, которая предпочла меня ему. Это было почти двадцать лет назад, и теперь она моя жена. Это до сих пор выводит его из себя.

– Как Джулиана? – спрашивает он, светя мне в глаза тонким фонариком.

– Хорошо.

– Что она думает о деле на краю крыши?

– Она до сих пор пилит меня.

– Ты сказал кому-нибудь о своем состоянии?

– Нет, ты говорил, что я могу вести себя нормально.

– Вот именно, нормально. – Он открывает папку и что-то строчит. – Есть дрожь?

– В общем-то, нет. Иногда, когда я пытаюсь встать с кровати или со стула, мой рассудок говорит: «Вставай!», но больше ничего не происходит.

Он делает еще одну заметку.

– Типичное явление! У меня такое случается постоянно, особенно когда по телику идет регби.

Он принимается ходить из стороны в сторону и смотрит, как мои глаза следят за его движениями.

– Как ты спишь?

– Не очень.

– Ты должен купить аудиозапись для релаксации. Знаешь, о чем я? Какой-нибудь парень говорит ужасно нудным голосом и вгоняет тебя в сон.

– Для этого я прихожу сюда.

Джок особенно усердно ударяет меня по коленке резиновым молоточком, заставляя вздрогнуть.

– Должно быть, задел смешливую кость, – говорит он саркастически. Отступает назад. – Отлично, процедуру ты знаешь.

Я закрываю глаза и соединяю руки – указательный палец к указательному, средний к среднему и так далее. Мне это почти удается, но безымянные пальцы соскальзывают друг с друга. Я пытаюсь заново, и на сей раз средние пальцы не встречаются там, где им положено.

Джок ставит локоть на стол и приглашает меня к состязанию в армрестлинг.

– Я потрясен, какие у вас тут, ребята, высокие технологии, – говорю я, готовясь к бою. Его рука стискивает мои пальцы. – Я уверен, что ты делаешь это ради собственного удовольствия. Возможно, это не имеет никакого отношения к процедуре осмотра.

– Как ты догадался? – говорит Джок, пока я давлю на его руку. Я чувствую, как кровь приливает к моему лицу. Он играет со мной. Хоть бы раз одолеть мерзавца!

Признавая поражение, я откидываюсь назад и разминаю пальцы. На лице Джока нет признаков торжества. Не дожидаясь указаний, я встаю и принимаюсь ходить по комнате, пытаясь размахивать руками, как в марше. Левая рука, кажется, висит неподвижно.

Джок снимает целлофановую оболочку с пачки сигар и отрезает кончик одной. Он обводит его языком и облизывает губы, прежде чем прикурить. Затем закрывает глаза и улыбается сквозь дым.