Книга Иллюзия отражения - Петр Катериничев

– Эта ночь изменила многое в жизни Саратоны и, полагаю, не только Саратоны. Об этом мы поговорим чуть позже. А пока – давайте разберемся в ситуации. Я попрошу господина Дронова пересказать для всех вас то, что произошло с ним.

И я занялся устной беллетристикой. Признаться, минувшая ночь меня измотала совершенно, и хотелось лишь одного: искупаться и завалиться спать. Но я добросовестно исполнял просьбу-приказ префекта, естественно упуская детали. Ален Данглар попросил их не упускать. Спросил вдруг:

– Где вы были во время самоубийства Сен-Клера?

– Если вы уточните время, я вспомню.

– По показаниям господина Вернера, около трех часов пополуночи.

У меня отлегло от сердца.

– Сидел в кофейне на Жасминовой улице.

– И что вы там делали?

– Кофе пил.

– Кто может это подтвердить?

– Официант. И – Диего Гонзалес.

– Это так, мистер Гонзалес?

– Да.

– Как вы оказались в кофейне?

– Мне позвонил Дронов и попросил приехать.

– Зачем?

– Он был, по понятным причинам, несколько расстроен. Господину Дронову необходимо было дружественное сочувствие.

– Как благородно. Сколько вы там пробыли?

– Около получаса.

– Сюда вы приехали почти в шесть. Где вас носило?

– Катались.

– Катались?

– Точно так. Лучший способ развеяться и отогнать дурные мысли.

Данглар покивал, усмехнулся криво:

– «И какой русский не любит быстрой езды!» Кажется, это из Достоевского?

– Нет, – вступил я в беседу. – Это Пушкин.

– О да. Извините мое невежество. Значит, катались?

– Да. С ветерком.

– Ну что ж. Пока у меня к вам вопросов нет. Послушаем господина Вернера. Вы готовы рассказать, что произошло на пляже?

– Да, – коротко кивнул Фред.

– Как вы себя чувствуете?

– Нормально.

– Прошу.

Фред закурил очередную сигарету.

– Мое дежурство проходило спокойно. Пару-тройку раз проехал вдоль берега – вы же знаете, он освещен, но скупо; в основном ночью – любовные пары на берегу...

– Знаю, можете не продолжать.

– Сен-Клер появился около двух. Я не знал тогда, кто это. Смотрю – высокий, атлетичный мужчина прогуливается по кромке волн... Одет он был в шорты и гавайскую рубаху. Очки ленноновские. Бродит, бормочет что-то...

– Это вы с катера рассмотрели?

– Да. В бинокль. К трем часам все парочки уже удалились, он один по пляжу слонялся. Походит, посмотрит на звезды, снова что-то бормочет... Ну я подумал – стихи, наверное. Да и похож он был на... странника.

– На странника? Объясните.

– Ходил, озирался по сторонам так, словно он чужой на этой земле. – Фред затянулся дымом, выдохнул, налил себе коньяку на донышко, вопрошающе посмотрел на Данглара, тот кивнул, Фред выпил глотком, продолжил: – Да. Словно чужой. Так со всеми бывает. Приляжешь в катере и смотришь на ночные звезды... И думаешь – где мой дом? И чувствуешь порой такое... Словно сейчас тебя сорвет с земли, и ты унесешься, упадешь в это небо и растворишься в сиянии Млечного Пути... Когда ночь безлунная, и огни на берегу приглушены, и музыка доносится едва-едва, и кажется нездешней да и неважной, как все в этом мире...

– А что Сен-Клер?

– Он лежал на песке и смотрел на звезды. Знаете, я перестал внимательно за ним наблюдать: мне показалось это крайне неловким, словно я подглядываю за самым сокровенным в его душе... А он переворачивался порой на живот, и я видел, как плечи его тряслись, – он плакал... Что я мог подумать еще, кроме того, что он поэт? Что его оставила девушка, в которую он влюблен. Или случилось что-то еще...

– Вас оставляли женщины, господин Вернер?

– Это относится к делу?

– Дело покажет. Прошу вас, продолжайте.

– Что продолжать? Я уже сказал, – мне было неловко, неудобно, стыдно пристально наблюдать за человеком, которого, как я решил, постигло глубоко личное горе... Или то, что в тот момент показалось ему горем. Я отвлекся. На другом конце пляжа объявилась шумная и пьяная компания... Мужчины, девушки... Я увидел, они разделись донага и стали плескаться... Я прошел мимо на катере, на малых оборотах, как бы обозначая свое присутствие, но мешать им не стал.

– Почему? Вы же знаете, есть четкие инструкции, запрещающие нудизм на официальных пляжах Саратоны. Здесь отдыхают довольно консервативные люди.

– Но и вам, господин Данглар, не хуже меня известно, что эти инструкции игнорируются ночью – и самими отдыхающими, и владельцами отелей и бунгало на побережье... Сразу после начала работы, четыре месяца назад, столкнувшись с подобным, я попросил пояснить мне реальное положение дел господина Дэвида Спенсера, вашего сотрудника, курирующего это побережье. Он сказал, что, хотя инструкция и запрещает, мы не имеем права, так или иначе, вмешиваться в частную и тем более в личную жизнь отдыхающих. Иначе юристы и пресса нас с грязью смешают.

– С грязью?

– Дэвид Спенсер выразился именно так, буквально.

– Вы боитесь грязи, господин Вернер?

– Нет. Но и удовольствия в ней не нахожу.

– Извините, что прервал. Продолжайте.

– А продолжать почти нечего. Я прошел на катере до конца пляжа, развернулся и, когда приблизился к месту, где отдыхал на берегу Сен-Клер, его там не увидел. Подрулил к берегу, осветил, увидел оставленную одежду, обеспокоился, развернулся и пошел на катере в океан. Господин Сен-Клер был уже в более чем полутора километрах от берега. Он плыл хорошим, стильным кролем, весьма быстро; я окликнул его, преградил ему путь катером. Сказал:

– Сэр, если вы надумали пересечь Атлантику, то лучше сделать это в другое время.

Он тряхнул головой, посмотрел на меня ясным и чуть беспомощным взглядом:

– Не будет у меня для этого другого времени. Не будет.

Глава 19

Я старался быть учтивым: протянул ему руку, он с готовностью принял, забрался на борт, сказал, улыбаясь, глядя на меня с какой-то беззащитной близорукостью:

– Кто вы?

– Спасатель.

Он улыбнулся совсем по-детски:

– Меня не нужно спасать. Я буду жить вечно. Каплей соленой влаги в этом океане... И – править им: его штормами и его штилями, его лаской и его грозной силой...

Я еще подумал: блаженный. Или юродивый. И точно – поэт. У которого не просто мухи в голове: там целые стаи крылатых тараканов, уже собравшиеся клином и готовые отлететь в теплые края... Сен-Клер был сильным, высоким, атлетически сложенным молодым человеком, но выражение его лица не предвещало никаких опасностей: тихие шизофреники не буйствуют. Насколько возможно стараясь его успокоить, я сказал: