Книга Банкир - Петр Катериничев

— Не вполне.

— Оставить группу из четырех человек на территории, остальным — в караулку. Сейчас.

— Есть.

— Экипироваться по варианту «тени» и — ждать.

— Есть.

Альбер быстро спустился во двор, сел в «порше»; металлические ворота отъехали в сторону, машина с ходу набрала огромную скорость.

Взял мобильный телефон, набрал несколько цифр. Раздался длинный гудок, потом — короткий, глуше. Набрал еще номер.

— Дельта-один вызывает Дельту-два.

— Дельта-два на связи.

— «Шторм».

— Есть.

Глянул на высвеченный зеленым циферблат часов на приборной доске, добавил:

— Десять минут.

— Есть.

Охранник особняка проводил взглядом «габаритки» скоростного «порше».

Дождевая морось, повисшая в серой предутренней мгле, делала его настроение глухим, как петербургский тупик. Славик Егоров вырос в этом северном городе, в гулкой коммунальной квартирке на шесть семей, и из детства своего почему-то отчетливо запомнил свинцово-серое холодное небо, непреходящий запах чего-то горелого и узкий, похожий на ущелье, каменный двор, из которого ему так хотелось вырваться на волю… Он всегда мечтал о южном море, бескрайних, выпаленных солнцем степях, просторе, беленом домике с двором, увитым виноградом, с подвалом, в котором в дубовых бочках доходило густое красное вино…

В первую «ходку» он пошел «по малолетке». В восемьдесят пятом. Вышел через три года — словно в другую страну. В девяносто первом «потянул» уже пятерик, и в девяносто пятом «откинулся». Вот только — куда?..

Весь срок беззачетно провкалывал в «мужиках», а как пришел и огляделся…

Не, там, за «колючкой», порядка было больше. По крайней мере, все понятно и расписано: кто ты и что должен делать. А здесь… Это и называется теперь волей?

Комнатуха в коммуналке, как мать померла, «ушла». С концами. В восьмикомнатной квартире жил теперь какой-то фраер из «новых бугров», отгородившийся и от города, и от мира пуленепробиваемой дверью…

Славик Егоров подался к морю. Без особой какой цели или смысла. И влекла его даже не детская мечта: просто хотелось тепла…

Южный Приморск оказался расписан и поделен. И Славик — оборзел. Внаглую.

Он не желал ни понимать новых «реалий», ни считаться с кем бы то ни было. Еще в Питере обзавелся новехоньким стволом довоенного производства и стал отвоевывать место под здешним южным солнцем…

Команда «волчар» — из «солдат удачи» и крученых, ломаных пацанов — скоро сбилась в стаю, но торчала она в городке, как вилы в копне… И закончить бы им свою жизнь и карьеру в виде остывающих трупов уже по ранней весне, если бы не Хозяин. Что-то было в нем этакое… По сути, он был натуральный фраер, но где-то в своих кругах и по их понятиям — крутой авторитет. А без авторитета — нельзя. Это Слава знал точно. И любой беспредел всегда кончается «вышкой».

Хозяин «построил» парней быстро и без суеты. И ему подчинялись легко: от человека этого исходила властная уверенность поступка, причем и решать, и действовать он привык без сантиментов и скоро. И еще — за ним ощущалась какая-то грозная сила, которая если и не управляла этим человеком, то направляла его.

Что это за сила, Слава Егоров не знал и знать не хотел. Достаточно того, что у него была работа и оплата; оплата не слишком большая, но и не маленькая: уже к этой осени он без напряга сумел прикупить двухкомнатную квартирку на этом не самом модном курорте, приоделся, да и деньги на отдых оставались… За девок Слава не платил: этого добра здесь как грязи… Ну а вообще — сошелся с продавщицей-палаточницей, двадцатисемилетней «матерью-одноночкой», и жил себе, ни о чем не думая. Да и работа была — не бей лежачего подушкой. То «наехать» на кого-то, но не всерьез, а для понту, чтобы человечек раздухарился и начал гоношиться… Тут его, видимо, и подлавливали… Как, на чем — это было уже не их дело. А еще — торчать при особнячке и изображать из себя сильно крутых.

Именно изображать: Славик был достаточно опытен, чтобы числить себя и «подельников» вовсе по другой масти, в сравнении с теми, кто иногда наезжал в особняк. Немногословные, неприметные люди, не выделявшиеся ни внешностью, ни лицом; но всех их делала «близнецами» вовсе не безликость: в каждом чувствовалась спокойная сосредоточенная воля, которая не остановится ни перед чем…

Что еще от них требовал Хозяин — так это безукоризненную дисциплину. Даже в мелочах. «Дисциплина не самоцель, но необходимое условие достижения цели», — любил повторять он. Впрочем, к какой цели стремиться ему, Славику Егорову, он не знал.

Иногда, правда, посещала его мысль: почему в общем-то за такую непыльную работенку так весело платят?.. Но потом решил резонно: платят — и хорошо.

Значит, порядок такой. Да и навык дисциплины всегда пригодится потом, по жизни… Хотя… Ощущение какой-то обреченной несвободы бередило порою душу, особенно в такие вот тяжкие, туманно-слякотные предутренние часы… Словно он и не жил вовсе, а двигался на ощупь в каком-то сыром желтом болотистом тумане, когда под ногами вязкая хлюпающая влага, без дороги, без цели, без смысла…

Славик сплюнул зло. Какой, на фиг, смысл?! Может сейчас хоть кто-нибудь внятно объяснить, куда движется огромная, считавшаяся когда-то и друзьями, и недругами великой страна? Газетчики? Телевизионщики? Кривляющиеся марионетки, именующие себя политиками?

Ничто, ничто не имело смысла… Кроме денег. И он, Славик Егоров, будет их зарабатывать, чтобы ездить домой на тачке, чтобы закусывать выдержанный херес финским сервелатом, чтобы засыпать со Светкой в своей постели и, просыпаясь по . утрам, не пялиться в туманное стекло в страхе увидеть на нем решетку… Он будет зарабатывать эти деньги, наплевать как. И если нужно замочить кого-то — он сделает это без особых колебаний. Как делали все вокруг… По правде сказать, собак Славику Егорову было куда жальче людей.

— Ну что там? — вяло спросил Гуня, парниша откуда-то из-под Смоленска.

Славик его переносил плохо как раз потому, что Гуня, громадный двадцатичетырехлетний увалень, постоянно что-то жевал. Его коротко остриженная голова, казалось, состояла из одной большой челюсти, которая непрестанно двигалась. При этом застывшее сонное выражение глаз было столь же обманчивым, как телевизионная заставка какой-нибудь элитарно-разговорной передачки: за видимой апатией или высокомерной удаленностью «игроков» скрывалась неуемная алчность к славе, к успеху, к деньгам… Хозяин был точно мужик непростой, коли «на раз» сумел разглядеть в мнимом отморозке натуру динамичную, решительную и донельзя сволочную. Славик помнил, как Гуня, с тем же свиноподобным выражением лица, замолотил ногами парня, решившего качать права…

— Все то же… — в тон ему ответил Егоров.

— Хозяин уехал?

— Да. А ребята где?

— Где положено.

Говорить с Гуней Славик не хотел, но чувствовал потребность слышать хоть чей-то голос, даже этого жвачного мастодонта. Уж очень муторно было на сердце от скользкой предутренней мороси… А Гуня не упускал ни малейшей возможности «строить» любого и каждого: «Где ребята?» — «Где положено». Идиот! Ведь Хозяин отдал приказ по селектору: собраться по варианту «тени» и — ждать. Это означало: в цивильной одежде и без оружия. Славик подозревал, что в какой-то другой жизни, к какой относился Хозяин, термин «тени» имел иное значение…