Книга Эндшпиль Маккабрея - Кирил Бонфильоли

— Нас не оставляет недоумение, — продолжал он, — зачем кому-то может понадобиться дипломатически пломбировать пустой автомобиль. Я понимаю, он и в самом деле будет пустым, мистер Маккабрей?

— Он будет содержать мои личные вещи; а именно: один чемодан изящной мужской одежды, столько же дорогостоящей галантереи, холщовую сумку книг для любого настроения — не слишком неприличного свойства, впрочем, — и запас сигарет и старого шотландского виски. Я буду счастлив уплатить за последнее пошлину, если вы предпочитаете.

— Мистер Маккабрей, если мы принимаем ваш дипломатический статус... — Не помедлил ли он чуточку на этом пункте? — ...мы, разумеется, будем готовы уважать его до мельчайших деталей. Но мы, как вам известно, обладаем теоретическим правом объявить вас persona non grata;[61]хотя правом этим мы пользуемся исключительно редко по отношению к гражданам вашей страны.

— Да, — ляпнул я. — Старина Гай сам просочился, не так ли?

Он навострил уши; я прикусил язык.

— Вы хорошо знали мистера Бёрджесса?[62]— поинтересовался он, пристально разглядывая ручку на предмет обнаружения заводских дефектов.

— Нет нет нет, — вскричал я, — нет нет нет нет. Едва ли мы с парнишкой вообще встречались. Может, только баночку шербета раз-другой с ним раздавили. То есть нельзя ведь жить в одном городе с Гаем Бёрджессом и время от времени не оказываться с ним в одном баре, правда? Вопрос статистики, я хочу сказать.

Полковник раскрыл папку и прочел несколько строк, тревожным манером подняв бровь.

— Вы когда-нибудь состояли в коммунистической или анархистской партиях, мистер Маккабрей?

— Боже праведный, нет! — весело воскликнул я. — Да я — грязный капиталист. Рабочим — по харе, вот мой лозунг.

— А когда учились в школе? — нежно подсказал он.

— О. Ну да, полагаю, в школьном дискуссионном кружке я пару раз принимал сторону красных. Но в шестом классе мы все переболели если не религией, то коммунизмом — это как юношеские угри, знаете ли. Проходит, как только у вас случается надлежащее половое соитие.

— Да, — тихо подтвердил он.

Я вдруг заметил, что у него тоже воспалены сальные железы. Второй страйк — полагаю, именно так у них там выражаются. И как им только удалось наскрести обо мне столько грязи всего за два дня? Но гораздо больше нервировало вот что: действительно ли ее скребли только последние два дня? Папка на вид пухлая и замусоленная, как валлийская официантка. Мне захотелось в уборную.

Молчание все тянулось. Я закурил, чтобы показать, насколько мало меня все это смущает, но он и к такому был готов. Нажал кнопку и велел секретарше попросить уборщицу принести пепельницу. Когда просьбу выполнили, уборщица в придачу включила еще и кондиционер. Третий страйк. Моя подача.

— Полковник, — твердо сказал я. — Полагаю, я могу вам дать слово чести аристократа, — эвона как закрутил мяч, — что меня совершенно не интересует политика, а миссия моя не имеет ничего общего с наркотиками, контрабандой, валютой, торговлей женщинами, извращениями либо мафией? А касается она интересов некоторых из Наивысших Лиц Страны.

Поразительно — с такого захода, судя по всему, удалось. Полковник медленно кивнул, проставил в начале досье свои инициалы и откинулся на спинку. Все-таки в американцах сохранились любопытные реликты старомодности. Комнату заметно расслабило; даже кондиционер, похоже, сменил тональность. Я навострил ухо.

— Простите меня, — сказал я, — но мне кажется, что у вашего магнитофона закончилась проволока.

— О, благодарю вас. — Он нажал еще одну кнопку. Внутрь проскользнула вымяносная секретарша, заменила шпульку и выскользнула обратно, по пути одарив меня крохотной гигиенической улыбкой. Английская секретарша на ее месте бы фыркнула.

— Вы хорошо знаете Милтона Крампфа? — неожиданно спросил Блюхер. Матч был явно далек от завершения.

— Крампфа? — переспросил я. — Крампфа? Ну да, еще бы — очень хороший мой клиент. Надеюсь провести с нем несколько дней. Очень милый старый окорок. Малость не в себе, конечно, но он может это позволить, не так ли, ха ха?

— Не вполне, мистер Маккабрей, — вообще-то я имел в виду доктора Милтона Крампфа III, сына мистера Милтона Крампфа-младшего.

— А-а, тут-то вы меня и поймали, — честно признался я. — С его семейством я не знаком.

— Вот как, мистер Маккабрей? Однако доктор Крампф — известный историк искусств, верно?

— Это для меня новость. И какова может быть область его интересов?

Полковник перелистнул досье — возможно, это все-таки было досье Крампфа.

— Судя по всему, он опубликовал множество работ в американских и канадских журналах, — ответил он. — Включая «He-образ в средний период Дерэна», «Хромато-пространственные отношения у Дюфи», «Леже и контр-символизм»...[63]

— Хватит! — вскричал я, ежась. — Довольно. Остальные заголовки я мог бы сочинить сам. Подобное мне хорошо известно и к истории искусства не имеет ни малейшего отношения. Моя работа касается Старых Мастеров, и публикуюсь я в «Берлингтон Мэгэзин» — я сноб иной породы, нежели этот ваш Крампф, наши ученые тропы не пересеклись бы ни за что.

— Понимаю.

Ничего он не понимал, но скорее бы умер, нежели признал это.

Расстались мы в обычной суматохе неискренности. Он по-прежнему выглядел молодо — но все же не так молодо, как на первый взгляд. Я пешком отправился домой, опять в задумчивости.

Джок подготовил к моему возвращению «сотэ» из куриной печени, но желудок мой не был расположен к пиршеству. Вместо этого я сжевал банан и примерно треть бутылки джина. После чего немного вздремнул, забылся ненадолго сном, сложив руки и отплыв в страну грез. Дрема, знаете ли, — наинасущнейшая подмога в неприятностях. Для меня она подменила собой доброго, мудрого, пахнущего табаком и облаченного в твид английского папочку, которые имелись у прочих мальчишек, когда я учился в школе; с таким папочкой можно было разговаривать о всяком в долгих пеших походах по холмам; и он бы грубовато сообщал вам, что «парень право имеет только на одно — стараться изо всех сил» и «ты должен быть мужчиной», и учил бы ловить форель на муху

Мой папа был не таков.

Сон порой заменял для меня этого мифического человека: я зачастую просыпался успокоенный, получив добрый совет, — тревоги улеглись, долг ясен.