Книга Английская мадонна - Барбара Картленд

Лошади, которых впрягли им в карету при надзоре мистера Левенштайна, поначалу были резвы и полны задора, но внезапно с неба посыпался мелкий дождь, быстро перешедший в ливень, дорога мгновенно размокла, превратившись в густое месиво, так что продвигаться по ней с прежней скоростью стало весьма затруднительно. Потом дорога приобрела вид тропы, петлявшей среди камней, и лошади не только резко замедлили бег, но и изрядно выдохлись. Они пошли шагом, отфыркиваясь и тряся гривами. Мало того, кучер был новичок в этих местах и потерял направление. Какое-то время ушло на то, чтобы выйти на верный путь. Встречные мужики, что им попадались и у кого они пытались выведать, куда им ехать, по всему было видно, не знали, где тут загадочный замок Хэвершем, но вместо того, чтобы честно признать это, глубокомысленно и уверенно посылали их из одного конца бездорожья в другой… Карета, покачиваясь на мягких рессорах, разворачивалась и следовала «уточненным» данным. Что ж, на этом отрезке пути к Хэвершему гостеприимство мистера Левенштайна не действовало. Всемогущий ловец наживы не мог загнать в свои силки солнечную погоду и предупредительно ею снабдить отъезжающих, его в этом лоте обошел вездесущий в Англии дождь, а договориться с погодой ни за какие деньги не мог даже мистер Левенштайн. Обеспечить комфорт дорогим гостям наперекор британской строптивой стихии он был не в силах.

— Никогда не знаешь, чего ждать от погоды и от дороги, — заметил Джим, заглянув к Теодоре в окно кареты и поплотнее прикрываясь накидкой.

На место они прибыли в половине седьмого, когда солнце, выглянувшее после дождя из-за туч, клонилось к горизонту — золотым шаром на синей полоске неба. Теодора не увидела, а скорее почувствовала: карета свернула с одного грунта на другой и покатила быстрее. Теодора выглянула в окно. Карета как раз въезжала через массивные ворота в дубовую аллею. Приехали!

Девушка осторожно положила руку на руку отца.

— Папа, проснись! — прошептала она. — Мы приехали!

— Что? Что такое? — в голосе отца звучали растерянность и тревожное недоумение внезапно разбуженного человека, который еще не вынырнул из страны снов, и реальность от него далека.

— Мы в замке Хэвершем, папа! Мы в поместье, и карета вот-вот остановится!

— Уже пора бы, — внятно пробормотал отец, садясь и возвращая лацканы пальто на место.

Теодора подумала то же самое, но была занята тем, что расправляла ленты на шляпке и оглаживала юбку — в надежде, что та не слишком помялась. Ведь каждый, кто сейчас бросит на нее взгляд, непременно отметит про себя, как и во что она одета. Представление мистера Левенштайна, когда перед их глазами промелькнуло столько прекрасных вещей, да и весь его дом, оказало на нее заразительное воздействие.

Ей страстно хотелось сейчас, чтобы на ней была не изрядно поношенная шалька с узором пейсли (индийского огурца), а элегантная шелковая мантилья какого-нибудь глубокого сине-зеленого с переливами тона — шелка шанжан. И чтобы, когда она сбросила бы мантилью, белизну ее плеч оттеняли брюссельские кружева… И не потому, что этого требовала нынешняя мода, а просто ей очень хотелось быть женственной и прекрасной. Да, это была ее давняя тайна, мечта, навеянная полотнами великих художников, но она прятала ее от самой себя, не признаваясь в этом никому.

Жить среди всей этой красоты и не хотеть самой быть красивой — могло ли быть такое возможно? Особенно для Теодоры — с ее восприимчивостью к прекрасному? Но вместо исполнения тайных желаний она глотала едкую горечь суровой действительности, сдобренную самоиронией. Однако после пребывания у мистера Левенштайна на самоиронию она была не способна. Она готова была открыто сделать признание: ей невыносимо хочется жизни красивой и элегантной. Ах, как хочется ездить «на воды» — такой отдых в последние годы сделался почти обязательным элементом светского времяпрепровождения с его театральными представлениями и концертами. Разумеется, у них не было денег, чтобы рассеивать их на удовольствия, и ей оставалось лишь тешить душу мечтами, смиряя разумом женское естество, которое так некстати вдруг требовало к себе внимания, а благодаря стараниям доброго мистера Левенштайна, о последствиях каковых он даже не ведал, озабоченный комфортом своих гостей, и подавно разбушевалось. Да и разве природа спрашивает, когда заявлять о себе во весь голос?..

Забывшись, Теодора взглянула в окно. О, Боже! Так вот же он. Замок! Место, куда она так стремилась в надежде, что Хэвершем станет поворотной точкой в ее судьбе, в судьбе Маунтсорреля, коллекции, жизни отца и брата…

Отчего-то ей представлялось, что замок будет похож на нормандский. Такие строили завоеватели для защиты от англосаксов в тот период британской истории, когда Англии под давлением иноземцев, явившихся с континента, пришлось отойти от крепких связей со Скандинавией и вступить в более тесные связи с континентальной Европой, что сильно изменило и политику, и культуру, включая архитектуру, и — постепенно — язык Британии, основой которого стал нормандский диалект французского языка.

Нормандские же замки представляли собой военные сооружения. Теодора о таких замках знала немало. Древние строители обладали прекрасной способностью выбирать для них места — замок стоял на холме, окруженный рвом. Внутри строилась главная башня, донжон, резиденция владельца замка. Небольшая группа воинов, находясь в таком укреплении, могла контролировать окружающую территорию. Первые подобные замки стали строить сразу после нормандского завоевания, и поначалу были они деревянными. Позже замки воздвигали только из камня (один, белого камня, сохранился в лондонском Тауэре) и сразу усиливали укрепления: появились опускные решетки на вратах, ловушки, запасные ходы. Затем — надвратные укрепления и выступающие за линию стены площадки. До изобретения пороха и пушки все сражения велись вокруг замков. Свет в большую, центральную комнату падал из окон, расположенных в нишах стен. Чем выше располагались окна, тем шире становились ниши, так как они представляли меньшую опасность при осаде. В толще стен находились маленькие комнаты. В комнатах второго, третьего и четвертого этажей устраивались камины. Уборным отводилось место в углу, противоположном тому, где была лестница, и они отделялись от остальных помещений вестибюлем с окном для проветривания. Сам туалет представлял собой шахту в толще стены. Окна большого холла были очень узкими, и, конечно же, в них не было стекол, а ночью или во время ненастья их прикрывали деревянными ставнями, но днем по замку гулял ветер и сквозняки, а дым очага дополнял «комфорт». К тому же дымоход выводил дым не наверх, а в угол через толщу стены. По мере покорения крестьян-саксов замки с донжонами пришли в запустение. Если история замка Хэвершем и была такова, с тех пор он должен был, конечно же, претерпеть изменения — как снаружи, так и внутри.

Ах! Теодора чуть всплеснула руками. Она же забыла расспросить мистера Левенштайна о замке и о его владельце! Как жаль… Хотя… Пожалуй, мистер Левенштайн знает о замке Хэвершем столько же, сколько они. Торговец сказал, что никогда не видел картин Хэвершема — значит, вряд ли бы он захотел демонстрировать эту свою неосведомленность. И правильно, что она не стала ставить мистера Левенштайна в неудобное положение.