Книга Крестики-нолики - Иэн Рэнкин

Обливаясь потом, чувствуя себя старше своих лет, он подошел к столику Детины Поудина.

– Вкусный был завтрак, просто классный,- сказал неуклюжий верзила, и глаза его засветились радостью, как у ребенка.

Стивенс сел рядом.

– А не слыхал ли ты чего о полицейских, берущих взятки? – спросил он.

12

– Здравствуй, папа.

Ей было одиннадцать, но выглядела она, разговаривала и улыбалась как взрослая: в одиннадцать – как в двадцать один. Вот что сделала с его дочерью жизнь с Роной. Он чмокнул дочь в щечку, вспомнив их с Джилл прощальный поцелуй. От девочки пахло духами, а глаза были слегка подведены.

Куда же смотрит ее мать?! Он убить ее был готов!

– Здравствуй, Сэмми, – сказал он.

– Мама говорит, что теперь, когда я так быстро взрослею, меня следует называть Самантой, но тебе, наверно, можно звать меня Сэмми.

– Ну что ж, маме лучше знать, Саманта.

Он бросил взгляд в сторону удалявшейся от них женщины, его бывшей жены. Она держалась чересчур прямо, будто ее тело было втиснуто в какой-то сверхпрочный корсет. Выглядела она, как он с облегчением обнаружил, старше, чем можно было судить по их редким телефонным разгово

рам. Так и не оглянувшись, она села в машину. Машина была маленькая и дорогая, зато с большой вмятиной на боку. Ребуса вмятина обрадовала.

Он вспомнил, как, предаваясь любовным утехам, упивался ее роскошным телом, упругой, но мягкой плотью. Сегодня она бросила на него холодный, неузнающий взгляд и сразу увидела в его глазах отблеск сексуального удовлетворения. Потом круто повернулась и удалилась. Значит, это правда: она еще не разучилась читать его мысли. А вот в душу заглянуть не сумела. Сей жизненно важный орган она совершенно упустила из виду.

– Ну что, чем ты хочешь заняться?

Они стояли на Принсес-стрит, у входа в парк, расположенный по соседству с главными достопримечательностями Эдинбурга. Какие-то люди брели мимо закрытых в воскресенье магазинов, другие сидели на скамейках в парке, кормя хлебными крошками голубей и канадских белок или читая воскресные газеты с жирными заголовками. Над парком возвышался Эдинбургский замок, и легкий ветерок с кинематографической живописностью развевал национальный флаг. Старинный дротик с памятника Вальтеру Скотту указывал благочестивым верующим путь к храму, но туристы, щелкавшие дорогими японскими фотоаппаратами, не замечали скрытого символического смысла памятника, довольствуясь несколькими снимками, которыми можно будет похвастаться дома перед друзьями. Туристы тратили так много времени на возню с фотоаппаратом, что фактически ничего не успевали увидеть; ну а местная молодежь слишком спешила насладиться жизнью, чтобы дать себе труд разбираться в тайных, скрытых смыслах.

– Ну что, чем ты хочешь заняться?

Туристский район столицы его страны. Туристам и в голову бы не пришло интересоваться жилыми новостройками, окружавшими исторический центр города. Они избавлены от необходимости приезжать ночью в Пилтон, Ниддри или Оксгангз, чтобы произвести арест в пропитавшемся запахом мочи многоквартирном доме. Их не волнуют ни уличные барыги и наркоманы Лита, ни продажность изворотливых отцов города, ни эпидемия мелких краж во всех слоях общества, столь глубоко погрязшего в меркантильности, что воровство стало единственным способом удовлетворения его якобы насущных потребностей. И они почти наверняка ничего не знают (ведь приехали они не для того, чтобы читать местные газеты и смотреть местные телепередачи) о новейшей звезде эдинбургской прессы, о детоубийце, которого никак не может поймать полиция, об убийце, заставляющем хорошенько попотеть силы правопорядка, не оставляя им ни ключа к разгадке, ни путеводной нити, ни малейшего шанса найти его до тех пор, пока сам он не совершит ошибку. Ребус жалел Джилл, которой досталась неблагодарная и тяжелая работа. Он жалел себя. Жалел всех жителей города, вплоть до последних бандитов и проходимцев, шлюх и картежников, вечных неудачников и победителей.

– Так чем же ты хочешь заняться?

Дочь пожала плечами:

– Не знаю. Может, погуляем? Купим пиццу? Сходим в кино?

Они пошли гулять.

С Роной Филлипс Джон Ребус познакомился вскоре после того, как поступил на службу в полицию. До прихода в полицию он перенес нервный срыв («Почему вы ушли из армии, Джон?») и восстанавливал силы в рыбацкой деревушке на файфширском побережье, хотя так и не сообщил Майклу о своем присутствии в Файфе.

Взяв первый отпуск за время работы в полиции, первый настоящий отпуск за долгие годы – все предыдущие он проводил на курсах или за подготовкой к экзаменам, – Ребус вернулся в ту рыбацкую деревушку и встретил там Рону. Она была школьной учительницей и уже имела за плечами на редкость короткий и столь же неудачный брак. В Джоне Ребусе она увидела надежную опору, человека, который не дрогнет в драке, но в то же время и мужчину, о котором нужно заботиться, поскольку его сила не могла скрыть внутренней хрупкости. Она поняла, что ему по-прежнему не дают покоя годы, проведенные в армии, особенно период службы в войсках специального назначения. Ночами он порой просыпался с криком, а иногда плакал, когда они любили друг друга, плакал неслышно, и слезы медленно, тяжело падали ей на грудь. Он не хотел об этом говорить, а она не приставала к нему с расспросами. Она знала, что в учебном лагере он потерял друга – так она поняла из его слов; и обе половинки ее души – детская и материнская – потянулись к нему. Он казался идеальным. Даже слишком идеальным.

А идеальным он не был. Ему вообще не следовало жениться. Жили они вполне счастливо, и, пока не родилась Саманта, Рона преподавала английский и литературу в Эдинбурге. Потом, однако, мелкие ссоры и придирки начали понемногу оборачиваться долгими, напряженными периодами обид и внешних подозрений. Встречается ли она с другим мужчиной, учителем из ее школы? Встречается ли он с другой женщиной, когда, по его утверждению, занят работой на своих бесчисленных сдвоенных дежурствах? Употребляет ли она наркотики без его ведома? Берет ли он без ее ведома взятки? Оба в глубине души были уверены в беспочвенности своих подозрений, и вовсе не от них зависела тогда их семейная жизнь. Нет, им грозила более серьезная опасность, хотя неотвратимости ее ни один из супругов не осознавал до той поры, пока не стало слишком поздно. Снова и снова они, крепко обнявшись, выясняли и налаживали отношения, точно в какой-нибудь нравоучительной истории или мыльной опере. Они сходились на том, что нельзя рисковать счастьем ребенка.

И вот этот ребенок буквально на глазах превращается в женщину. Ребус невольно бросал на Саманту оценивающие и виноватые взгляды, когда они шли через парк, вокруг замка и к кинотеатру «Эй-би-си» на Лотиан-роуд. Она еще была по-детски угловатой, но уверенно и неотвратимо превращалась в красавицу, и неотвратимость эта сама по себе поражала – и ужасала. В конце концов, он приходился ей отцом. Что, черт побери, должен чувствовать отец взрослеющей красавицы дочери?