Книга Непойманный дождь - Надежда и Николай Зорины

Пустой, бесконечный парк. Ни одной живой души, кроме меня, пока еще, и моего преследователя. Нет смысла кричать, звать на помощь — никто не услышит. Листья шуршат. Весь вечер шел дождь, а они все равно шуршат. Вытянет руку, левую — он, как оказалось, левша, — и выстрелит. Выстрел раскатится эхом, словно в лесу, тело мое, сделав изумленный поворот — умирающие всегда изумляются, даже когда их смерть предопределена, — упадет в шелестящую листву. Петлять, не сдаваться, бежать.

Просвет, деревья поредели, кончается парк. Там фонари, но нет громкоголосой листвы, и на улице выстрелить сложнее, могут оказаться свидетели. Зачем я бросился в парк? Отупел от испуга. Если бы сразу на улицу…

Можно ли уже оглянуться? Где он: отстал, испугался света, отступил или продолжает преследовать? Не броситься ли в этот подъезд? С разбегу влететь и захлопнуть дверь и позвать на помощь. Не броситься. Подъезд может оказаться закрыт, и тогда только время потеряю, этих нескольких секунд, в которые я буду беспомощно биться, вполне хватит, чтобы вытянуть руку, прицелиться. Бежать, продолжая петлять.

Машина — не его. Но какой же я дурак! Он ведь теперь может преследовать меня на машине. Вычислил, с какой стороны парка я появлюсь, и теперь петляй не петляй… Как просто выстрелить из окна машины, выстрелить и скрыться. Машину потом можно перекрасить, и даже если случайный свидетель…

Незнакомые улицы. Так уже было. Я бежал по незнакомым улицам. Совсем недавно. Не хватает дыхания. Я убегал. Все повторяется. Бар «Загляни». «Клинское», клин-клинское, Чайковский. Она, конечно, ждет в баре: а теперь-то что скажете, теперь-то, сами видите, вам не отвертеться. Допетлять до бара? Только где этот бар? Можно уже оглянуться.

Невозможно оглянуться. Лопатки в ужасе съежились — он выстрелит в спину. Да, да, непременно в спину. Не слышно машины, но он, конечно, едет, медленно-медленно продвигается с потушенными фарами, выжидая подходящий ракурс. Пригнуться! И так тоже было. Там, на дороге.

Я не знаю этих улиц! Как страшно бежать по незнакомым улицам дрожащей мишенью!

Такси. Конечно, не остановится. Я бешено замахал, не прерывая петляющего бега. Остановилось. Я рванул дверцу, рухнул на сиденье. Дурак! Это было предопределено: сейчас я подниму голову, чуть-чуть поверну — и глаза мои встретятся с глазами убийцы.

Как странно! Не он. Обычный водитель — типичный водитель.

— Куда тебе, парень?

— В бар «Загляни». Или… Нет! — Я назвал ему свой домашний адрес.

Он вез меня долго, петляя по улицам. Вез и косился с опаской. И поглядывал в зеркало. Опасался погони? Но ведь он меня спас! Потому что довез. Мы причалили у моего подъезда. Я не мог поверить! Расплатился, захлопнул дверцу, а все поверить не мог. В бар «Загляни» я пойду завтра. Или никогда не пойду. Дверь подъездная так привычно завыла, когда я открыл ее, — спасен, снова спасен! Но поверить в это в самом деле трудно.

Я поднимался по лестнице, а в ногах шелестела листва — фантомное ожидание смерти. Я шел, шелестел, не верил спасению — и тут натолкнулся на ужас. Он состоял из нескольких стадий: электрической — меня просто пронзило ужасом, так, наверное, ощущает себя человек, в которого ударила молния; мистической — я умер и опустился в ад; и стадии полного, но уже вполне осмысленного потрясения. А это была лишь подстилка, бомжинская подстилка грязно-розового цвета, даже без бомжа на ней. Бомжинская подстилка, разложенная между четвертым и пятым этажом. Я не знаю, почему я так испугался. Глаза внезапно на нее натолкнулись, и я испугался. И теперь оседаю на грязный подъездный пол и никак не могу прекратить это оседание. Завтра соседи позвонят в милицию, они не потерпят такого жильца. Они не потерпят, а мне нужно встать. И трястись перестать, и постараться дойти до квартиры. Куда же он подевался со своей подстилки?

Заплетающимся языком мысли я сказал руке, и она, заплетающаяся, в пространстве нащупала перила, напряглась, подтянула тело. Заплетаясь, я сделал шаг — пополз, заплетаясь, по лестнице.

Петлять, заплетаясь, забыл. В голове пустота, только шум… я не помню какой! Доплел до двери свое тело. Ключ. Вставить. Повернуть. Войти.

Захлопнулась дверь. Под порогом…

* * *

Под порогом я просидел долго, не осознавая, что это порог, что спина моя упирается в дверь, что сижу я в своей квартире. Там, за дверью, в подъезде, раздавался шорох, но я не осознавал его, ни с чем не сопоставлял, не пытался найти ему объяснения, просто скользил слухом по этому звуку. Ни о чем не думал, ничего не боялся, не радовался спасению. Просто сидел, скрючившись, не осознавая, что скрючен, до тех пор, пока не зазвонил телефон. Оказалось, наступило утро.

Звонила мама, но я не стал отвечать. Нажал на отбой и не стал отвечать. Очень не хотелось подниматься, шевелиться вообще не хотелось, но я встал и пошел в комнату. Потому что под порогом больше оставаться нельзя — скоро начнутся звонки в дверь, и нужно проверить, закрыто ли окно.

Окно закрыто, окно даже занавешено шторами. Они не только не смогут пробраться в квартиру, но и не увидят, что я здесь. Отключить телефон, совсем отключить!

Лечь на кровать, закрыть глаза и самому отключиться! Все повторяется, и я ничего с этим поделать не могу.

Я долго лежал, я даже провалился в сон, вернее, не в сон, в забытье, потому что никакого сюжета не возникло. Не знаю, что меня разбудило. Может быть, они уже начали звонить в дверь? Приподнялся, прислушался — эха звонка не слышно, неприятного послевкусия звонка не ощущается. Звонок не возобновился. Подойти к окну, осторожно отогнуть шторы и посмотреть? Страшновато увидеть болтающийся обрывок веревки, еще страшнее — разбившееся внизу тело. Ко мне невозможно забраться, я — голем, но они-то еще этого не знают.

Подошел, отогнул, посмотрел — ничего. Слава богу, пока ничего! Только дождь опять зарядил. Листва окончательно промокнет, спастись будет легче. Интересно, прогнали соседи бомжа? И если прогнали, что сделали с его подстилкой? А если ничего не сделали, если она все еще там лежит, мне никогда из квартиры не выйти. Розовая, ужасная…

Концентрические круги. Черные концентрические круги на белом фоне. Движутся с ускорением. Это ускорение создаю я, захваченный ими. Движутся все быстрей, меня несет все быстрей, к центру, а там открывается страшная новая реальность. Не спастись! Вынесут в ужас, вынесут…

Вынесли. В жизнь, в утро. Это опять был обыкновенный обморок, просто обморок, без всякого мистического подтекста. Я лежу на полу своей квартиры, я в совершеннейшей безопасности. Во всяком случае, до тех пор, пока они не ворвутся в квартиру. Но до этого еще далеко. Я лежу в блаженном оцепенении, наслаждаюсь отсрочкой. Бездумно лежу. Проходит опять много времени.

Первая разумная мысль приходит ко мне спустя часы и часы. Мне нечего ждать звонков — повторение невозможно, ведь главное-то изменилось, совершенно, окончательно, непоправимо: компьютера нет, его унесли, двойника в окне нет, его схватили, а потом окно занавесили шторой — пресекли пути возвращения, того, страшного, в прихожей, тоже нет — зеркало сняли. И Ефима Долинина нет, настоящего Ефима. Остался лишь тот, кем его подменили, — курьер. Он не имеет ничего общего с тем, прошлым, и повторения возможны лишь внутри его, курьеровой, жизни. И нужно пройти этот путь до конца, узнать, чем закончится эта история.