Книга Прощай, Колумбус и пять рассказов - Филип Рот

— Рейс запаздывает, и я поехала домой, — издали крикнула Бренда.

— А где остальные?

— Остались ждать и пообедают в аэропорту. Надо сказать Карлоте. — И она ушла в дом.

Через несколько минут она появилась на веранде. На ней было желтое платье с широким вырезом, открывавшим загорелую кожу над самой грудью. На траве она сбросила туфли и босиком пошла к дубу, под которым я сидел.

— Если женщина постоянно ходит на высоких каблуках, у нее опускаются яичники, — сказала она.

— Кто тебе сказал?

— Не помню. Мне хочется, чтобы там, внутри, был полный порядок.

— Бренда, я хочу кое о чем тебя попросить…

Она подтянула к нам одеяло с большой «О» и села.

— О чем? — сказала она.

— Я понимаю, это — как снег на голову, хотя на самом деле… Я хочу, чтобы ты поставила диафрагму. Пойди к врачу, и пусть он поставит.

Она улыбнулась:

— Не волнуйся, милый, мы ведем себя осторожно. Все в порядке.

— Но это самое безопасное.

— И так безопасно. Это пустые хлопоты.

— Зачем рисковать?

— Мы не рискуем. Сколько тебе нужно приспособлений?

— Я не накоплением озабочен. И даже не безопасностью.

— Ты просто хочешь, чтобы она у меня была. Как тросточка или пробковый шлем…

— Бренда, я хочу, чтобы она была… ради… ради удовольствия.

— Чьего удовольствия? Доктора?

— Моего.

Она не ответила, а провела пальцами по ключице, стирая вдруг выступившие там капельки пота.

— Нет, Нил, это глупо.

— Почему?

— Почему? Глупо и все.

— Бренда, ты знаешь почему — потому что я об этом попросил?

— Это еще глупее.

— Если бы ты меня попросила поставить диафрагму, мы бы сразу открыли желтые страницы и нашли гинеколога, принимающего по субботам.

— Малыш, я бы никогда тебя об этом не попросила.

— Это правда, — сказал я, хотя и улыбался. — Это правда.

— Неправда, — сказала она и ушла на баскетбольную площадку, а там стала ходить по белым линиям, которые накануне нанес мистер Патимкин.

Я сказал:

— Вернись сюда.

— Нил, это глупо, и я не хочу об этом говорить.

— Почему ты ведешь себя так эгоистично?

— Эгоистично? Это ты ведешь себя эгоистично. Речь о твоем удовольствии…

— Правильно. О моем удовольствии. А почему бы и нет?

— Не повышай голос. Карлота.

— Тогда подойди, — сказал я.

Она подошла, оставляя белые следы на траве.

— Я не думала, что ты такое плотское создание, — сказала она.

— Не думала? Тогда я тебе вот что скажу. Речь даже не о плотских удовольствиях.

— Тогда я правда не понимаю, о чем речь. И о чем ты беспокоишься. Того, чем мы пользуемся, недостаточно?

— Я беспокоюсь о том, чтобы ты пошла к врачу и поставила диафрагму. Вот и все. Никакого объяснения. Сделай это. Сделай, потому что я прошу.

— Это бессмысленно.

— Слушай, черт возьми!

— Сам слушай! — сказала она и ушла в дом.

Я закрыл глаза, лег и минут через пятнадцать услышал, как кто-то бьет клюшкой по ватному гольфовому мячу. Она переоделась в блузку и шорты и по-прежнему была босиком.

Мы не разговаривали, но я наблюдал, как она заносит клюшку за голову, бьет и задирает подбородок, следя за траекторией, по которой полетел бы настоящий мяч.

— Удар — на сто пятьдесят метров, — сказал я.

Она не ответила, пошла за ватным мячиком и приготовилась к новому удару.

— Бренда, подойди, пожалуйста.

Она подошла, волоча по траве клюшку.

— Что?

— Я не хочу с тобой спорить.

— И я с тобой, — сказала она. — Первый раз у нас.

— Это что, такая ужасная просьба?

Она кивнула.

— Брен, я понимаю, это было неожиданно. Для меня тоже. Но мы не дети.

— Нил, я просто не хочу. И не потому, что ты меня попросил. Не знаю, откуда ты это взял. Не в том дело.

— Тогда в чем?

— Да во всем. Я не чувствую себя достаточно старой для такого количества оборудования.

— При чем здесь возраст?

— Я имею в виду не возраст. Я имею в виду… в общем, себя. В этом есть что-то такое… обдуманное.

— Конечно, обдуманное. Именно так. Ты не понимаешь? Это изменило бы нас.

— Это изменило бы меня.

— Нас. Вместе.

— Нил, ты представляешь, каково мне будет врать какому-нибудь доктору?

— Ты можешь поехать в Нью-Йорк к Маргарет Сэнгер[27]. Там не задают вопросов.

— Ты имел с ними дело?

— Нет, — сказал я. — Просто я знаю. Я читал Мэри Маккарти[28].

— Совершенно верно. Именно так я и буду себя чувствовать — как ее персонаж.

— Не надо драматизировать, — сказал я.

— Это ты драматизируешь. Придумываешь себе проходной романчик. Прошлым летом я гулял с одной блядью и послал ее к врачу…

— Бренда, какая же ты стерва и эгоистка! Это ты думаешь о «прошлым летом», о том, чтобы у нас кончилось. Если хочешь знать, в этом все и дело…

— Ну да, я стерва, я хочу, чтобы у нас кончилось. Поэтому прошу тебя остаться еще на неделю, поэтому сплю с тобой в своем доме. Что с тобой творится? Почему вы с моей мамочкой не установите очередь — один день она меня изводит, другой день — ты…

— Перестань!

— Пошли вы все к черту! — сказала Бренда. Она уже плакала, и, когда она убежала, я понял, что больше не увижу ее до вечера, — и не увидел.

* * *

Гарриет Эрлих произвела на меня впечатление молодой дамы, совершенно не задумывающейся ни о своих, ни о чужих побуждениях. Все в ней было чисто внешним, и она идеально подходила Рону и вообще Патимкиным. Миссис Патимкин повела себя точно так, как предсказывала Бренда: Гарриет появилась, мама Бренды подняла одно крыло и притянула девушку к теплому своему подкрылью, где хотелось бы угнездиться самой Бренде. Гарриет была сложена, как Бренда, только чуть грудастее, и всякий раз, когда кто-нибудь говорил, настойчиво кивала головой. Иногда она даже повторяла вместе с тобой последние несколько слов фразы, но это случалось не часто; по большей части она только кивала, сложив руки. Весь вечер, пока Патимкины планировали, где поселить молодоженов, какую мебель им купить, как скоро они заведут ребенка, — все это время я думал, что на Гарриет надеты белые перчатки, но их не было.