Книга Парадокс Гретхен - Вера Колочкова

– Нет, мам. Вот он бы меня как раз таки понял. Помнишь, как он повторял всегда, что не в страхе перед судьбой надо жить, а в дружбе с ней? То есть делать в жизни то, что тебе судьбой в дар дано…

– Это что, твои дилетантские песенки – дар судьбы? Или глупые графоманские стишата? Очнись, Павлуша! Я тебя умоляю!

– Мам, не надо. Не обижай меня, а? Ну ты же умная у меня тетка! Давай, включай разум! Все будет хорошо, я уже взрослый мальчик!

– Так, все. Хватит. Поговорили, и хватит, – вдруг жестко произнесла Ася и отвернулась к окну. Помолчав немного, так же жестко и тихо, четко разделяя слова, проговорила: – Завтра ты пойдешь в институт и заберешь свое заявление. Объяснишь, что у тебя температура высокая была, когда его писал. И сам не понимал, что творил. А справку о болезни я тебе достану. А не пойдешь – пеняй на себя. Можешь в этом случае домой не возвращаться…

– Потому что тебе не нужен сын без высшего образования, да, мам? Тебе нужен сын только с дипломом, а с песенками и стишатами не нужен, да? Так я понимаю?

– Да. Правильно понимаешь.

Ася не собиралась прогонять сына, просто искала способы воздействия на него. Ну, а как еще можно было повлиять на строптивого и витающего в облаках ребенка? Только так – безжалостными словами, внушением, что может лишиться родительской любви, поддержки. Всегда, всегда это на него безотказно действовало. Ничего, сейчас посидит в свой комнате, одумается и прибежит прощения просить за глупый свой поступок… Так всегда было… И не раз, и не два…

Пашка действительно резко развернулся и ушел в свою комнату, плотно закрыв за собой дверь. Еще и заперся. Плюхнулся с размаху на свой крутящийся стул и, резко оттолкнувшись ногами, провернулся сердито в три оборота вокруг оси. А остановившись, посидел немного, низко и расстроенно опустив голову, разглядывая зажатый в руке мобильник, потом, решившись, набрал знакомый номер и спросил тихо и деловито:

– Слушай, Серега, ты говорил вроде, что выехал из той съемной комнаты? Да? А телефон хозяйки не выбросил случайно? Так, молодец… Ага, диктуй… Да ничего не случилось, чего ты! Просто мы с Маргошкой решили самостоятельную жизнь начать. Да есть, есть у меня деньги. И вперед заплатить есть… Возьму пока из тех, что на конкурс отложили… Ага, давай… Да, я скоро! Сейчас вещи в рюкзак скину и приду. Вы там начинайте пока без меня. Давай, через полчаса буду…

Вытащив из шкафа старый огромный отцовский рюкзак и бросив его посреди комнаты, он первым делом положил на его дно несколько пухлых папок с написанными от руки и отпечатанными на принтере «текстами» – главное, как он считал, свое богатство и достояние. Не «стишата», а именно тексты – его песни – главный результат пусть пока юношеской и глупой, но своей собственной жизни. Именно так он свою жизнь и чувствовал – будто сотканной из этих текстов, необходимых и радостно-мучительных, которые приходят откуда-то в голову сами по себе, без особого на то приглашения…

Да, именно так это всегда и происходило – без приглашения. Вот просыпается он утром и чувствует: сидит в голове слово. Зачем, для чего сидит – непонятно. А только вдруг оно, это слово, начинает звенеть и дрожать на одной ноте, и будто беспокоится страшно в своем одиночестве, пока откуда-то из пространства не прилетает и не присоединяется к нему накрепко другое слово, потом третье, потом четвертое… Иногда они, эти прилетающие слова, сталкиваются друг с другом и здороваются будто, и обнимаются, как давние и разлученные обстоятельствами друзья, а иногда и сам он их начинает сталкивать между собой, и прислушиваться, как они звучат по-новому, и рука тянется записать их быстрее в строчки, а если записать вдруг не на чем, то накатывает на него что-то отдаленно похожее на паранойю… И мечется тогда, и пристает к знакомым и незнакомым людям в поисках авторучки и захудалого какого-нибудь листочка, боясь все забыть… И только записав, понимает, что забыть этого все равно бы не смог ни за что и никогда. А потом, практически одновременно с этими строчками, приходит к нему и музыка. Ее, бывает, и не слышно вначале, будто она стоит и поджидает терпеливо в сторонке, когда же все слова, наконец, выстроятся в приемлемые для нее ряды и позовут ее, дорогую и любимую, в это необыкновенное, гармоничное, обоюдное их звучание. И от одного только этого звучания вдруг понимаешь, что ты, оказывается, жутко счастлив в этом мире, несмотря даже на то обстоятельство, что рядом с тобой имеет место быть и финансовый менеджмент, и процентная ставка рефинансирования, и фьючерсные сделки, будь они трижды неладны, и прочая всякая тому подобная дребедень…

На мать Пашка не обижался. Ну, может, чуть-чуть совсем. Сидела где-то в глубине, конечно, маленькая и обидная горечь непонимания, но он ей свободы не давал. Да и некогда было, да и места свободного в душе для этой горечи практически не оставалось – все пространство заранее было занято и каким-то образом тщательно охранялось для прилетающих неизвестно откуда текстов-стихов и радостно сопровождающей их появление музыки. Вообще, он матери верил. Хотя и не слышала она его, а все равно – верил. Он не был жестоким сыном, он знал, чувствовал, что со временем мама его и простит, и поймет, и примет таким, какой он есть. Обязательно примет. Просто трудно ей пока.

Собрав в рюкзак необходимые на первое время вещи, он оглянулся по сторонам, проверяя, не забыл ли чего важного, решительно стянул жесткие верхние тесемки и закинул рюкзак на плечо. Ну, вот и все. И шагнул за порог комнаты.

– Мама, я ухожу. И не бойся за меня. У меня все будет замечательно. Так, как надо. Пока…

– Куда? Куда уходишь? Ты что, с ума сошел?! Остановись, Паша! – обернувшись от окна, оторопело смотрела на сына Ася. Вся ситуация казалась ей дурным, далеким от реальности сном, и только огромный старый мужнин рюкзак за Пашкиными плечами, с которым муж обычно отбывал в долгие свои сибирские командировки, был совершенно реальным и пухлым и нагло-вызывающим образом возвышался над головой сына. Не верилось ей, что он сможет вот так вот взять и уйти. Не могло этого быть. Это же ее сын, ее родной мальчик, такой всегда покладистый и спокойный, такой послушный и добрый Пашка…

Пока Ася приходила в себя от растерянности, Пашка решительно шагнул в прихожую, быстро оделся и вышел за дверь, и, уже спустившись на один пролет лестницы, обернулся к стоящей на пороге матери и улыбнулся ей, и подмигнул весело и ободряюще:

– Да все классно, мам! Не переживай! Ладно? Ты знаешь, я очень, очень тебя люблю…

– Паша! Паша, куда же ты! Постой! Вернись немедленно, слышишь? Ты что, обиделся, что ли? Я же просто так сказала, что ты мне не нужен… Постой!

А дробь Пашкиных шагов уже раздавалась где-то на ступенях внизу, потом, противно лязгнув, открылась и захлопнулась металлическая дверь подъезда. И все. И стало так тихо, будто жизнь вокруг затаилась, боясь вздохнуть, и Ася тоже долго не могла вздохнуть как следует. Закрыв тихонько дверь квартиры, прошла на кухню, недавно отмытую до сияющего блеска, и опустилась без сил на стул – ноги совсем не держали ее, тряслись отчаянно в коленях. Посидев так и чуть успокоившись, она наконец набрала полную грудь воздуха и медленно выдохнула, и даже сделала попытку собраться с мыслями. Хотя какие тут могли быть мысли… Так, лихорадочные обрывки. Залетали случайно в голову, сталкивались суетливо и разлетались, не давая сосредоточиться: «…да как он вообще такое посмел…», «…ничего-ничего, погуляет, да и вернется к вечеру, еще и прощения просить будет…», «…куда же он ушел, к кому?..», «…обиделся, значит, на нее…»