Книга Повести Ангрии - Шарлотта Бронте

— Несомненно, мадам. Спокойной ночи.

Я люблю город. Зимой вам ни за что не удастся выманить меня из его многолюдных пределов, да и затяжной весной с ее промозглыми дождями и скудным солнцем я остаюсь верен театрам по вечерам и клубным читальням по утрам. Но приходит июнь — пора жарких дней, ласковых закатов и томных вечеров под луной — и меня неудержимо влечет к лесам, холмам и прозрачным ручьям. Я изнываю от желания совершить вылазку в деревню.

Знакомое чувство охватило меня, когда я прочел в колонке светской хроники:

«Замок Рослин, владение лорда Сен-Клера на севере, готовится принять семейство его милости, а также его прославленных гостей, приглашенных провести лето среди величественных лесов, которыми славится поместье.

Принц Август Фиденский в сопровождении наставника отбыл в Нортвуд-Зара, где вскоре к ним присоединятся герцог и герцогиня Фиденские.

Лорд и леди Стюартвилл покинут город завтра. Цель их путешествия — Стюартвилл-Парк в Ангрии.

Граф Нортенгерленд по-прежнему проживает в Селден-Хаусе. Очевидно, граф утратил интерес к политике.

Генерал Торнтон с супругой на прошлой неделе отбыли в Гернингтон-Холл. Генерал намерен произвести в своих обширных ангрийских угодьях новые сельскохозяйственные посадки.

Граф и графиня Арундел остановились в Саммерфилд-Хаусе в провинции Арундел.

Генерал Гренвилл с супругой собираются провести лето в Уорнер-Холле, поместье У. Г. Уорнера, эсквайра, премьер-министра Ангрии.

Банкир Джон Беллингем, сраженный жестоким приступом инфлюэнцы, удалился в Голдторп-Моубрей. Доктора прописали страдальцу морские ванны.

Маркиз Харлоу с друзьями Д. Биллинджером, мистером Маккуином и прочими позволили себе краткий отдых от государственных забот в поместье полковника Счастла, в Кэттон-Лодже.

Лорд Чарлз и юная леди Флора присоединились к своей благородной матушке в Моубрее. Гостиница „Сигстон“ целиком предоставлена в распоряжение леди Ричтон и ее домочадцев.

Лорд Чарлз Букет, а равно и его сестры, оправились от кори, но до сих пор находятся на попечении доктора Моррисона. Посол пребывает в южных краях».

Эти новости неопровержимо свидетельствовали, что зимний сезон завершен. Пришел конец приемам в Букет-Хаусе, званым ужинам в Фиденском дворце и салонам в «Торнтон-отеле», опустели Эллрингтон-Холл и Уэллсли-Хаус, тишина стояла в обиталищах Каслреев и шатрах Арунделов. Тем временем в дальних лесных краях дымок вился из труб Гернингтон-Холла, посылая весть о том, что родовое поместье обрело хозяев; легкий зефир влетал в широкие окна Саммерфилд-Хауса, неся дыхание степей в гостиные, где по случаю приезда владельцев чистили зеркала, раскатывали ковры и стелили постели. Через распахнутые ставни Стюартвилл-Парка широкие окна бесстрашно взирали сквозь алые занавески на зеленый склон, откуда Эдвардстон улыбался молодым посадкам. По утрам в Уорнер-Холле галдели грачи, и премьер-министр Ангрии, стоя на крыльце, любовался солнцем, встающим над его спящими владениями, дремучими лесами и унылыми вересковыми пустошами Говарда.

Мною овладевает поэтический настрой. Я готов воскресить иные времена, иные места — чем дальше в глубины памяти, тем драгоценней, — связанные с событиями более давними, чем кампания тридцать третьего или волнения тридцать шестого. Готов задаться вопросом: встает ли солнце как прежде над вязами и башенками Вуд-Черч? Но я преодолеваю искушение и ограничиваюсь дилеммой: ехать или не ехать? И если ехать, то куда направлю я свои стопы? Выбрать ли Грейхаунд — мое старое жилище в Моубрее, напротив дома приходского священника? Или ферму Тома Ингема у подножия Боулсхилла? Навестить старых знакомцев на севере, в окрестностях Фидены? Иль обрести приют в скромной хижине на юге, в родовом поместье моего друга Биллинджера? Положусь на милость случая. Я не испытываю стеснения в средствах, недавно переступил рубеж двадцатилетия. Я превосходно сложен, принят в свете, меня считают талантливым ученым и популярным писателем. Кто смеет мною повелевать? Разве я не сам себе господин?

Allons,[14]читатель, пора собирать саквояж. Составим же опись багажа: четыре сорочки, шесть манишек, четыре пары носков, две пары чулок, одна пара бальных туфель, четыре атласных жилета, один фрак, две пары панталон, нанковые брюки, щетка и гребень, бутыль макассарового масла, зубная щетка, коробка зубного порошка, банка крема из лепестков роз, бритвы (учти, читатель, только для видимости — брить мне пока нечего), два куска миндального мыла, флакон eau de cologne,[15]флакон eau de mille fleur,[16]щипцы для завивки. C’est tout![17]Отныне я сам себе камердинер. Ты готов, читатель? Эге-ге-гей, а вот и коляска. Скорей же, вперед!

«Кажется, придется заночевать в Заморне. Вот так погодка для июня!» — так рассуждал я, глядя из гостиничного окна на зонты, плащи и макинтоши, запрудившие Торнтон-стрит. День был рыночный, и двуколки торговцев неслись вдоль тротуаров, подгоняемые ливнем и громовыми раскатами, коими вышеупомянутый июньский вечер задумал обставить свой уход. Мимо окна пролетали конные кавалькады подвыпивших коммерсантов. Сии достойные джентльмены наверняка отобедали en comi#233;[18]в «Шерстяном тюке» или «Гербе Стюартов». Бесшабашность их езды, а равно и довольство, написанное на физиономиях, беспорядок в одежде и развязность манер свидетельствовали об их, говоря технически, ярмарочной кондиции. Владельцы двуколок от всадников не отставали — бешеная скорость их передвижения объяснялась изрядным количеством разбавленного бренди. Неудержимые и яростные, как пыльный вихрь, что пронесся по городским улицам, перед тем как на землю упали первые тяжелые капли, эти герои, снаружи надежно защищенные водонепроницаемыми капюшонами, а изнутри — верным бренди, устремлялись в сторону Эдвардстона и Адрианополя, бросая вызов ливню, свирепствовавшему на открытой местности вне хрупкой зашиты городских стен.

Общий зал гостиницы «Стэнклиф» отнюдь не напоминал уединенную келью отшельника. Джентльмены вбегали и выбегали, оставляя на грязном полу мокрые следы, неопровержимо свидетельствующие о ярости бушевавшей снаружи стихии. Неумолчный трезвон, громогласные требования внести саквояжи и портпледы и немедленно высушить промокшие плащи и набухшие водой сюртуки, обрывки яростных споров, в которые были посвящены лишь перепуганные слуги и разгневанные постояльцы. Некий господин, чья двуколка подлетела к гостинице в самый разгар ливня, ворвался в гостиную мрачней тучи, скинул крылатку, с которой ручьем лилась вода, и с нескрываемым отвращением воззрился на камин.

— Слуга! — взревел он аки лев.

Вошел слуга. Постояльца — дородного господина апоплексического вида — душила ярость, но он справился с собой и выпалил: