Книга Дорога миров - Владимир Поляков

корабли — новые, предназначенные как раз для транспортировки добычи и освобождённых пленников — всего того, что только можно было из числа действительно ценного. А потом пришла пора иных находящихся на побережье городов и городков. Кинбурн и Ак-мечеть, Инкерман и Судак, Анаба и Суджук-кале, Келенчик и Еничи. Принцип тот же самый, только там и добычи куда как меньше оказывалось, и немалая часть крымских татар с прочими ногаями уже успела улепетнуть, опасаясь оказаться в петле или просто зарубленной. Однако обстрел, особенно ракетами, всех этих укреплённых мест Крымского ханства состоялся по полной программе. Освобождение пленников, добыча — всё это было важно и нужно, окупало обычные затраты и добавляло нам. Борджиа. политического капитала. А вот разрушение по факту всей прибрежной защиты и даже инфраструктуры ханства — это куда более серьёзный сигнал, адресованный лично Менглы-Гирею.

Переводя с языка войны на понятный, ему предъявлялся жёсткий ультиматум. Раз уж он не допёр своим скудноватым мозгом после случившегося с Османской империей и Мамлюкским султанатом. А он не допёр, напротив, возомнил себя не только первым среди мусульманских властителей, но и решил, будто может, как раньше. наводить беспорядок на землях европейских государей. Перепутал реальность и приятный сон, решив, что во время двух последних Крестовых походов с ним решили не связываться из-за силы ханства, а не по причине нежелания перенапрягать свои силы.

За ошибки в делах политики принято бить. Больно и показательно, крайне желательно ещё и с солидной долей демонстративного унижения. Вот боль и унижение Менглы-Гирей и хлебнул полной ложкой. Плюс пара десятков тысяч освобождённых рабов. Плюс немалое число пойманных уже татар с ногаями и прочими обитателями ханства, которые должны были стать обменным фондом. Не выкупным за золото или серебро, а в обмен на пленников-европейцев, включая туда и гаремных жён. А не выкупят… «Гладиаторские бои» в империи работают до сих пор, делая из новобранцев тех, чей клинок в реальной, пусть и контролируемой схватке испил крови врага. С какой стороны ни глянь — всё едино польза имеется.

— Александр Ягеллончик и Ян Ольбрахт Ягеллончик довольны, — констатировала очевидное Белль. — Правда последнего то и дело приходиться бить по шаловливым ручонкам. Вот что за король, раз то и дело сам себе из пистоля в ногу выстрелить пытается. Или прямо в яйца… может уже выстрелил, раз до сих пор нет ни жены, ни детей.

— Беда этого поляка в том, что он много чего хочет, разумно начинает, но потом чрезмерно увлекается и обнаруживает, что в казне мыши пищат, а придворные со знатной шляхтой волками на него смотрят. Про обычный народ и говорить нечего — в Польше ему тяжко живётся. И было бы ещё тяжелее, не получи он по своей дурной голове из Рима. Словами, к счастью, не стал доводить дело до совсем полного абсурда.

Смеётся Изабелла, вспоминая случившееся. Вот она, переменчивость женского настроения в известные дни. Но Ян Ольбрахт действительно порой «жёг напалмом». Желая абсолютной власти, заигрывал со шляхтой, наделяя её всё большими привилегиями. Получал взамен по факту кукиш, даже для приличия маслом не смазанный.

Использовал доходы от судоходства по Висле для того, чтобы как следует развить земледелие и скотоводство, что было абсолютно верным решением, но вместе с тем… Те самые попытки задобрить шляхту, вызвать её любовь к себе, они чуть было не закончились совсем уж плачевно. 1496 год и принятие Петроковского статута, которыйреально способен был обрушить экономическое и политическое положение Польши — что и сделал в известной мне истории наряду с ещё одной серьёзной миной, но уже не замедленного действия. Что это был за зверь такой? Скорее не зверь, а ядовитая тварина, ведь в его положениях значилось, что вводилось практически абсолютное крепостное право — прикрепление крестьян к земле — а простым людям жёстко запрещалось владеть шляхетской землёй. Последнее тупо и примитивно блокировало возможность перехода в шляхетское, то бишь благородное сословие.

С «Д» начинается дерьмо! По факту одно из значимых государств Европы нагло, никого не стесняясь, вводило у себя рабство для людей родной крови и языка, пусть и прикрываясь словами «крепостная зависимость». За подобное требовалось сразу бить по рукам… что и было сделано, пусть и несколько позже, через несколько месяцев после взятия Иерусалима и завершения «второго борджианского» Крестового похода.

Никакой агрессии, криков, угроз на всю Европу. Просто в гости к Яну Ольбрахту Ягеллончику прибыл Хуан Борджиа Льянсоль-Романи в качестве императорского посланника и родича. Прибыв же, будучи подобающим образом встречен, очень вежливо, один на один, без лишних глаз и ушей, поинтересовался у короля Польши, уж не желает ли он самоубиться, но, боясь совершить сей, по божеским законам, грех, решил переложить само исполнение процесса на войска под знамёнами Борджиа? Встретив сперва глубочайшее непонимание, Льянсоль-Романи пояснил, что рабство внутри Европы для европейцев же есть прямое оскорбление для всего рода Борджиа, особенно для составленного Кодекса Войны. Не буквы его, но духа. Да и вообще, сотворивший подобное становится духовно очень близок тем же султанам, османскому и мамлюкскому, которые хоть пока и живы, но жизнь эта так… как пламя свечи на ветру. Способна погаснуть в довольно краткий срок, если в Риме того серьёзно пожелают.

Угроза — а это была она, просто высказанная тет-а-тет и с полным пояснением причин оной — была выслушана, понята и правильно воспринята. Вскоре решения Петроковского сейма были аннулированы королевской волей.

Шляхта… До тех, которые являлись наиболее влиятельными, Ян Ольбрахт поспешил довести «крайнее неудовольствие» Борджиа, к тому же подтверждённое Святым Престолом в виде буллы «О недопустимости рабства людей европейской крови и языков, вне зависимости от названия оного». А неудовольствие Папы Александра VI выражалось вовсе не в отлучении от церкви и прочих… преодолимых проблемах. Зато яд в любых формах, а то и полноценное вторжение на земли осмелившихся игнорировать волю Рима — это всегда пожалуйста, со всей возможной щедростью и любому количеству возжелавших. Силу, тем более много раз себя показавшую, среди властителей Европы было приято уважать, а порой и серьёзно опасаться. Тут ещё и обещание, если будет серьёзное сопротивление желанию Рима не допустить сей попытки рабства для себе подобным, дать совет окружающим Польшу государствам пообкусать её с боков, а остаток, как жест доброй воли, отдать Великому князю Литовскому, Александру Ягеллончику. Тот ведь, в отличие от родича, никаких глупостей не совершал.

Было крепостное право, а вот и сплыло. Правда. несколько особо крикливых шляхтичей, видать, от великого ума попытавшихся апеллировать к