Книга Разночинец - Козьма Прутков №2

подвала не станем, а ее, ваше превосходительство, на двадцать девять тысяч триста рублей.

— Так! — утер проступивший пот господин тайный советник. Пот и так заливал глаза ввиду невероятной жары, но внезапно он стал холодным, почти ледяным. — А остальное?

— Подвода всего одна, ваше превосходительство! — проблеял казначей. — Не выдержать ей такого веса. Не имеем возможности все увезти, что-то бросить придется.

— Сколько же здесь? — внезапно пересохшим горлом просипел Аполлон Давыдович.

— А сами считайте, — отчаявшись, махнул рукой казначей. — Один пуд — семьсот восемьдесят шесть целковых по весу. А еще у меня тут сундук малый с золотой монетой по три и пять рубликов. Вся эта тяжесть никак на подводу не станет, развалится подвода!

— Катки пусть солдаты подкладывают, и в дом губернатора тащат, — решительно сказал Аполлон Давыдович, отличавшийся редкостной широтой познаний и практической сметкой. Он значительно посмотрел на Рыбникова. — Следите в оба, милостивый государь!

— Слушаюсь, ваше превосходительство, — преданно уставился на него губернский казначей и побежал туда, где беспомощно плескала руками чиновная братия из госбанка. Все они со страхом смотрели на северо-запад, где поднималось жуткое зарево. Особенно удачные порывы ветра уже доносили жар и сюда, придавая желания поскорее покинуть сие негостеприимное место.

Аполлон Давыдович с удовлетворением посмотрел, как нижние чины, подкладывая катки под тяжеленный сундук, потащили его куда-то вдаль, насладился некоторыми забористыми оборотами, извергнутыми солдатскими глотками, и удалился туда, где его присутствие было нужнее. Огонь подступил вплотную и жадными клыками вгрызся в здание губернского банка, а служащие в нем чиновные люди с мышиным писком разлетелись в стороны, спасаясь от беспощадной стихии.

Надо ли говорить, что самый маленький из сундуков, набитый золотыми трех- и пятирублевиками так никуда и не доехал. Он сгинул в пламени пожара без следа.

* * *

Нюанс второй, случившийся в день размышлений Николая Дмитриевича, час тому назад.

Матвей Ильин Куприянов стоял перед господином приставом следственных дел, сминая картуз в мозолистых ладонях, более похожих на лапы какой-то хищной птицы. Николай Дмитриевич с легким неодобрением посматривал на его обкусанные ногти с траурной каймой, но виду не показал. Из всех трех филеров, числившихся по городскому околотку, Матвей Ильин был самым толковым. Собственно, он был единственным толковым из всех троих. И именно он принес сведения, лишившие господина пристава покоя.

— Поджог это, вашвысокобродь, — сказал филер. — Вот чует мое сердце, поджог.

— Почему так думаешь? — спросил Николай Дмитриевич, который, положа руку на сердце, пришел к схожему мнению. И двух лет не прошло, как взяли банду варнаков-поджигателей, любивших подпалить несколько домов, чтобы невозбранно пограбить купеческие склады.

В Иркутске богатых купцов хватало. Одних Трапезниковых взять! Миллионщики! Улица в честь них названа. Есть, что грабить в богоспасаемом граде Иркутск. И золотишко рядом, и инородцы меха везут.

— По всему так выходит, вашвысокобродь, — развел руками филер. — Что мы тут, пожаров не видали? И время странное, и в разных местах вспыхнуло… И не всегда по ветру огонь шел. А еще человек этот непонятный…

— Что еще за человек? — вскинулся Николай Дмитриевич

— Семен Семенов сын Георгиев, — пояснил филер. — Он прямо посреди пожара незнамо откуда выскочил. Сказался скубентом, историю изучает. Вещи и документы у него сгорели.

— Удобно, — кивнул пристав.- Продолжай. Но я пока преступления не увидел.

— Да я тоже не увидел, — замялся филер. — Напротив, наидостойнейший господин. На пожаре помогал. Около детишек обгорелых дневал и ночевал, словно сестра милосердия какая. Ажник доктор наш устыдился.

— Так что тогда с ним не так? — начал раздражаться господин пристав.

— Да все с ним не так! — Матвей в сердцах еще сильнее смял в руках картуз. — Вот что ни возьми, все не так! Одежда странная. Никогда таких штанов не видел. Вроде узкие, как господские брюки, да только не брюки это. Я не знаю, что это такое, вашвысокобродь. И штиблет таких тоже не видал. Странные у него штиблеты. Он в них походил немного, а потом в тряпье какое-то переоделся с чужого плеча. А зачем, спрашивается?

— Продолжай, — заинтересовался Николай Дмитриевич, вспомнив, что в городе гостит проповедник из Англии Генри Ленсделл. — Говорит с акцентом?

— А? — спросил филер, пытаясь понять, что это еще за акцент такой. — Говорит чисто, вашвысокобродь, но чудно как-то. И вроде по-русски, и вроде как не по-русски. С кунштюками какими-то затейными. С такими, что не всякий благородный поймет. А вот самых простых вещей не знает, переспрашивает.

— Это все? — забарабанил пальцами по столу Николай Дмитриевич, перед которым замаячила неиллюзорная надежда сбагрить это дело снобам из губернского жандармского управления.

— Не все, — упрямо посмотрел на него филер. — Он по-французски не знает.

— В смысле? — поднял на него взгляд пристав. — Быть того не может, он же студент. Ты это с чего взял?

— Так с ним барыня Анна Алексеевна заговорила, а он сделал вид, что к больному побежал. Очень он этим манером Анну Алексеевну оконфузил.

— Это которая статского советника Морошкина вдова?

— Она самая, — уверил филер.

— Так, может он и, правда, к больному спешил? — спросил пристав.

— Два раза такое было, — убежденно ответил Матвей Ильин, показав пальцами козу. Вдруг начальство не расслышит. — Не знает он по-французски! Странно, на вид образованный, и говорит гладко, а ни бельмеса не понимает! И вежества господского тоже не знает. К нему все «сударь», да «милостивый государь», а он по имени отчеству, как будто с крестьянином говорит. У нас, вашвысокобродь, в Танбовской губернии, как крепость отменили, все друг друга стали по отчеству величать, с вичем, значится. А барина — Константин Александров. Ну, за глаза, конечно… И таких странностей в нем целый воз. До вечера рассказывать могу.

— Реальное училище закончил, — глубоко задумался Николай Дмитриевич. — Значит, из разночинцев, не богат. Потому языка не знает. Но почему назвался студентом университета? После реального в университет не возьмут. Цену себе набивает? Странно это! — он спросил у филера. — Его кто-то знает?

— Его все знают, — уверил филер. — Да только познакомились они в день пожара. Ни за день до него, ни раньше, ни одна душа его не видела. И где жил, и где столовался, неизвестно тоже. И как прибыл сюда, тоже