Книга Сэйв - Ава Хоуп

громко смеется над шуткой Донсона. И я даже не вникаю, что они обсуждают, потому что мне все равно. Я просто не хочу возвращаться домой к Эмили, поэтому я сейчас здесь.

– Бро, как насчет текилы? – спрашивает Ровинский, и я просто киваю.

Не люблю текилу, но сейчас насрать.

Мой товарищ заказывает выпивку и продолжает рассказывать о том, как вчера зависал с какой-то азиаткой.

Я честно не въезжаю, зачем парни хвастаются тем, что куда-то засунули свой член, будто это какое-то невероятное событие.

Или он не в курсе, что все люди занимаются сексом?

Это не что-то из ряда вон выходящее, не подвиг и не восьмое чудо света, о котором всем нужно срочно рассказать. Тем более не понимаю, зачем рассказывать о том, как, в какой позе и сколько по времени ты трахался. Что я должен делать с этой информацией?

– Чуваки, ее рот работал как пылесос, – восторженно вскрикивает парень, проводя руками по своим темным волосам. – Она едва успела обхватить губами моего дружка, а я уже кончил!

Морщусь и выпиваю шот текилы. Именно в таком порядке.

Потому что, во-первых, это мерзко.

Во-вторых, ЭТО МЕРЗКО.

В-третьих, какая это стадия шизофрении, когда парень дает своему члену кликуху?

Ну и наконец, в-четвертых, кончить за секунду – стремная причина для гордости.

Но Дэну я говорить этого не буду. Хоть я и говнюк, но говнюк, который не считает нужным высказывать свое мнение, если его не спрашивают.

Ровинский продолжает рассказывать о вчерашней ночи с широченной улыбкой на губах, и мне остается лишь просто наблюдать со стороны и радоваться, что у меня есть мозги.

Нет, не подумайте, Дэн отличный парень. Добрый и юморной. В свои двадцать два он просто самая настоящая машина. «Бугатти», развивающая невероятную скорость на льду всего за пару секунд. Вот только теперь я в курсе, что в сексе он развивает такую же скорость… И я не знаю, как теперь избавиться от этой бесполезной информации в моей голове.

Выпиваю еще один шот. Алкоголь обжигает горло, и мне хочется еще.

Идеальным завершением дня было бы напиться и уйти отсюда с какой-нибудь девушкой. Вот только в такое время здесь явно нет желающих. Да и все хоккейные зайки сейчас обитают в барах ближе к ледовой арене, а не на Манхэттене.

– Мэттью, а как прошло твое четырнадцатое февраля? – неожиданно интересуется Донсон.

Отрываю взгляд от столешницы и с удивлением поворачиваюсь к здоровяку. Люк Донсон – наш опорник. Ему двадцать пять, и, насколько я знаю, за последние полгода он встречал свою любовь уже не меньше шести раз, непременно говоря нам об очередной подружке, что «она – та самая».

Ну как можно влюбляться каждый месяц?

Не то чтобы я считал его тупым. Но он еще более странный, чем я, согласитесь?

– Ничего сверхъестественного, – коротко отвечаю я.

Целого вечера не хватит, чтобы я рассказал, в каких позах трахал Эмили, а даже если я вдруг свихнусь и решу рассказать, то все равно не сделаю этого.

Черт. Снова в голове эта Эмили.

Да какого черта?

Парни еще несколько минут обмениваются историями о своем сексуальном опыте, а затем переходят к обсуждению самых странных происшествий в постели.

Честно, так насрать.

Я считаю, что в сексе вообще не может быть ничего странного, если оба получают от этого кайф.

Хотите себе всюду пихать фаллоимитаторы? Да пожалуйста.

Нравится вам, когда вас душат? Ваше дело.

И я сейчас без шуток об этом говорю.

Никого не касается, чем вы занимаетесь у себя в спальне. Или в машине. В душе. Да где угодно.

Трахайтесь на здоровье.

– Какие прогнозы на воскресное дерби? – прерывает мои мысли Дэн.

– Будет жарко, – выдаю очевидный факт я.

– Стивенсон травмирован, – пожимает плечами Ровинский.

– Да. Но даже его отсутствие не поможет нам. Или ты не заметил, как говняно мы играем?

Мужики выпивают текилу и хмурятся.

– А есть идеи, почему мы так говняно играем? – вскидывает бровь Донсон.

– Потому что вместо того, чтобы тренироваться, нажираемся в очко в баре, когда на часах еще даже нет шести вечера? – ухмыляюсь я.

– Мужик, какой ты нудный.

– Я не нудный, – пожимаю плечами я. – Это просто факт.

– Надо что-то с этим делать. Может, в следующий раз нажраться всей командой?

– С каких это пор спортсменов алкоголь сближает?

– Выпьем еще пару шотов и тогда поговорим о сближении. Надеюсь, у тебя снова не встанет в этот момент, – поигрывает бровями Ровинский. – Я никогда не занимался сексом с парнем.

Закатываю глаза.

– А ты? – интересуется он.

Долбануться!

– Ладно, мужики, – вскакиваю со стула и тянусь за курткой. – Мне пора. Меня дома девушка ждет.

– Девушка?! – вскидывает брови Ровинский. – Даже не знаю, радоваться сейчас, что ты натурал, или расстраиваться, что я зря на тебя вечер потратил.

Фыркаю и отбиваю парням кулаки.

– До завтра, мужики.

Выхожу из бара и жадно вдыхаю свежий воздух. Делаю шаг в противоположную от своего жилого комплекса сторону, не желая возвращаться в квартиру. Конечно, я мог бы остаться с мужиками в баре, но, по правде говоря, разговоры о хоккее меня утомили не меньше, чем истории об их сексуальных похождениях.

Бреду по Бродвею, ярко сияющему всеми цветами радуги в свете разноцветных прожекторов. Бродвей знаменит тем, что здесь можно встретить творческих людей с разных концов страны. Прохожу чуть вперед и вижу парня с девушкой, изображающих пантомиму, а затем иду дальше и натыкаюсь на небольшую толпу, которая окружила группу музыкантов, исполняющую песню Мика Джаггера.

Я никогда не был влюблен в Нью-Йорк. Шум и толпы людей никогда меня не впечатляли.

В Лос-Анджелесе мы с мамой жили в Малибу, где самым шумным был прилив океана. Мы жили в домике, что достался по наследству от ее отца, вдали от центра города. В деньгах мы тоже были не ограничены благодаря тому, что дедушка оставил маме все свое состояние. Дед был классным мужиком, и именно он привел меня в хоккей. Мама часто оставляла меня у него, пока пыталась устроить свою личную жизнь, а я… чувствовал себя брошенным. Понимаю, что ей хотелось женского счастья, но мне тоже была нужна мама.

Вероятно, именно поэтому все свое свободное время я стал проводить на льду. Только там, защищая ворота, я чувствовал свою значимость. Хотя бы на льду я был кому-то нужен.

После смерти матери я вдруг осознал, что хоккей – единственное, что вообще осталось у меня в жизни. Но и от него я по какой-то непонятной причине уже устал. Выдохся.

Он перестал выводить меня на