Книга Ты умрешь влюбленной - Юлия Викторовна Лист
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Заметно.
– В те годы популярные картины самых маститых мастеров выставлялись в Парижском салоне. Но все больше и больше художников туда не попадали. В основном те, которые искали свой авторский стиль, пытаясь вырваться за рамки привычных канонов. Для примера достаточно взять картину Александра Кабанеля, самого значительного представителя академизма в свое время – «Рождение Венеры» – и поставить ее рядом с «Впечатлением» Клода Моне. Попробуйте закрыть глаза и мысленно представить их вместе. Что вы чувствуете?
Они шли вдоль ограды Люксембургского сада, и Вера вскинула руку к решетке, продолжая идти с закрытыми глазами. Даниель подхватил ее под локоть.
– Я не говорил буквально закрыть глаза. Вы же упадете, Вера!
– Я родилась в Советском Союзе… ну почти, я девяносто пятого. Сказали закрыть глаза, я и закрыла, – ответила она, продолжая идти вслепую, одной рукой касаясь решетки, другой держась за плечо своего спутника.
– О-ля-ля, я же имел в виду представить перед внутренним зрением, – поцокал языком он.
– Итак, «Рождение Венеры» вижу, она висит в музее Орсе, я там бываю чаще, чем хотела бы, благодаря дядюшке Юберу, – говорила Вера, подражая пророчицам Сивиллам. – Это красивая картина, но холодная. Роскошная золотоволосая женщина, богиня, с потрясающей фигурой, с белой, почти прозрачной кожей возлежит на берегу в пене морской, запрокинув руки, одна рука элегантно легла на лоб. Она будто только проснулась и потягивается. А над ней три ангелочка-путти.
– Нет, берега там нет, – возразил Даниель, продолжая поддерживать Веру под локоть. – Она лежит прямо на поверхности моря. И ангелочков не три, а пять.
Ему и занудой быть дивно шло. Вера открыла глаза, посмотрела на него искоса, приподняв бровь.
– Верно, позапамятовала. – Она убрала руку с плеча Даниеля. – В картине есть все, чтобы быть потрясающей, но, увы, ничто в ней воображение не потрясает. Она плоская, как стекло. Или я ничего в этом не понимаю.
– Согласен. А что до «Впечатления» Моне?
Они вошли в распахнутые ворота парка и углубились в аллею из опушенных свежими листочками каштанов. Некоторые деревья начали цвести, в воздухе пахло романтикой, любовью и безграничным счастьем.
– Я видела ее в музее Мармоттан-Моне. И, признаться, удивилась ее… неаккуратности. Крупные, нервные мазки, диск солнца с четким контуром, будто ребенок рисовал, кривые мачты-кресты, лодочки, больше похожие на кляксы. Но полотно притягивает своими красками. Стоишь перед ним и ловишь себя на мысли, что дорисовываешь его, ты внутри и пытаешься дополнить. Оно производит… впечатление, будоражит, не оставляет равнодушным.
– Поэтому арт-критик и журналист Луи Леруа и назвал картину «Впечатлением». Он сказал, что обои и то выглядят законченней. С тех пор художники поняли, что рисунок неважен, важно впечатление… Так появились впечатлинисты, или импрессионисты. Им не было места в Парижском салоне, поэтому возникла другая выставка – «Салон отверженных», куда начали стекаться художники-революционеры. Они были бедны, их полотна никто не покупал, но они произвели переворот в искусстве. Настоящие первопроходцы! Холодные полотна вроде кабанелевской «Венеры» постепенно выходили из моды, а после появления искусства фотографии, после Первой мировой войны, и вовсе остались навеки лишь тенью в истории.
– Это я худо-бедно понимала, – сузила глаза Вера. Она была потрясена, но решила, что лучше скрыть это, а то ее собеседник совсем зазнается. – Но как мы докатились до «Черного квадрата»?
– Дорогой, идущей через фовизм, пуантилизм, экспрессионизм, кубизм, футуризм, абстракцию. Малевич называл свою живопись супрематизмом – абстракция в плоскостях и цвете. И, в принципе, можно сказать, что этот стиль вышел из кубизма. Малевич писал много картин, очень похожих на полотна Пикассо. В поисках своего стиля пропустил сквозь себя опыт множества художников и разные «измы».
– И все же не понимаю, как можно от милых путти над красивой женщиной перейти к размашистым мазкам, неровной кисти Моне и Мане, а потом и вовсе… к картинам Кандинского.
– Кандинский был синестетом.
– Позвольте уточню, – не удержалась Вера, которая тоже хотела произвести впечатление интеллектуала, – точнее, страдал синдромом Шерешевского, когда человек при раздражении одной сенсорной области мозга получает отклик в другой.
– У вас диплом психолога, – склонил голову Даниель, отдавая должное ее знаниям. – Но художник назовет такой феномен не синдромом, а даром – видеть цвета звуков и слышать звуки цвета. Поэтому живопись Кандинского музыкальна. Любой, кто не обладает способностью синестета, при долгом разглядывании полотен этого гениального русского художника может услышать мелодию его рисунков. Вы видели Кандинского вживую?
– Да, в Третьяковке, когда бывала в Москве. Но, увы, его живопись для меня молчит.
– «Я нарисую это за десять минут, а я – за пять», – с горечью проронил Даниель. – Это самая распространенная характеристика работ Кандинского среди обывателей. Но мало кто знает: его перу принадлежат труды о том, как именно работает живопись, что стоит за формой и цветом. Он первый художник, который пытался с помощью математики разобраться в восприятии человеческим разумом цвета, контрастов и форм. Он пытался вскрыть механизм, как формируется то самое, открытое Клодом Моне, впечатление. Это не просто выброшенные на холст кляксы, а четко выверенные схемы, знания, разбитые на таблицы, продуманность. Он называл цвет клавишей, человеческий глаз – молоточком, а душу – многострунным роялем.
– Правда? Как поэтично! – вырвалось у Веры с придыханием. Мысленно она пыталась вернуться в Третьяковскую галерею, чтобы еще раз увидеть те странные полотна, которые создавал этот непонятый ею художник. Не просто пролитая краска…
– Правда! Неужели вы думаете, что человек, который вот-вот должен был закончить юридический факультет, бросил диссертацию ради живописи, учился в Мюнхенской академии художеств, преподавал в Советском Союзе, работал в «Баухаусе»[11], будет бездумно разбрызгивать краску по холсту, никак это не объяснив?
Ну конечно, человек с почти двумя высшими образованиями, мыслитель, ученый… он вовсе не дурачился. Почему-то в ее голове гвоздем стояло устойчивое убеждение: если не видишь привычных глазу вещей на картине, то следует клеймить ее баловством. Для Веры начала приоткрываться плотная завеса над тайнами искусства, которое в начале прошлого века резко повернуло от нежных ангелов и улыбающихся дев к углам, линиям и непонятным каракулям. И ведь существовали люди, которым это тайное знание было доступно! Например, Зоя, Юбер, бесконечно бегающий в музеи. Да и Эмиль тоже его понимал, хотя из максимализма и вредности делал вид, что искусство его нисколько не заботит.
– Современную живопись нужно уметь расшифровывать так же, как, например, картины фламандской и голландской школ. Они напичканы таким огромным количеством смыслов, что до сих пор не все прочитаны. Один из моих родственников верит,
