Книга Расплавленный рубеж - Михаил Александрович Калашников

землю аэропорта «Альфа» с догоравшим учебным самолетом бывшего аэроклуба, уже знал и запомнил, где находится Чугунка – район бывшего чугуновского кладбища, в какой стороне лежит Глинозем, площадь Застава, Мясницкая гора…

Он появлялся в этих районах вновь и уже с трудом узнавал их. Его встречала мешанина из каменной крошки, кирпича, досок, шифера. Кровельная жесть, завернутая в спирали, хруст битого стекла под сапогом, пыль, смешанная с гарью. Скрюченные взрывами трамвайные рельсы захватывали в свои объятья просыпанный из разбитых квартир домашний скарб: ламповый радиоприемник с вывороченными внутренностями, помятая табличка «Прачечная», кукла, истыканная осколками.

Днем, когда очередное поручение занесло Андрея в Центральный пункт, он почти никого там не застал. Бункера обезлюдели наполовину, толстые бронированные двери стояли нараспашку, клетки с пленными опустели, по углам догорали папки с документами. Получив новый пакет документов, он услышал снаружи гигантский взрыв, не похожий на обычную бомбардировку. Даже в монолитном бетонном бункере задрожали своды. Наружу выскочила горстка офицеров. Наискосок от входа в подземелье на краю обширного острова стояло старинное здание Петровской эпохи. Говорили, это бывшее адмиралтейство. Теперь на месте его вырос огненный вулкан. Огромные куски здания, взлетев в воздух, сыпались в воду, иные долетали до берега, рушились на землю, проламывали крыши ближайших домов.

Офицеры негромко переговаривались:

– Рванули все-таки.

– Конечно. На чем его вывезешь? Да и когда?

– И кто удумал на острове склад боепитания устроить? Это же неудобно.

– Цейхгауз надежный был, здание добротное, хоть и старое.

Медленно оседала пыль. Деревья, что окаймляли бывшее адмиралтейство, начисто срезало, остались одно или два, сильно покалеченных. Переломило пополам двухсотлетний тополь, помнивший в своем младенчестве современников Петра. От высокого развороченного адмиралтейства едва осталось пол-этажа закоптелой изломанной стены.

Андрей истратил всю воду из фляжки, смачивая платок, которым прикрывал лицо. Искры сыпались с верхних этажей, падали на плечи, попадали за воротник, на солдате тлела одежда. Среди тесных улиц металось раскаленное марево. Губы Андрея потрескались, горло пересохло, жгло в носу, слиплись опаленные волосы. На улицах пузырился асфальт, вязли подошвы его сапог в расплавленной черной массе, сквозь чуть влажный платок пробивался запах гудрона.

На центральной площади было просторно и чуть легче, горячее дыхание Города раздувало по сторонам слабым ветром. У правительственного дома с барельефами на темы Гражданской войны возвышался обычный для всех советских площадей памятник. Выставив вверх большой палец, вытянутой ладонью Ленин указывал нужный путь, а левой галантно придерживал борт взвитого ветром плаща. Бронзовая рука исполина направляла на северо-восток, куда уходили теперь побитые батальоны и полки, куда стягивались из сердца страны долгожданные подкрепления.

За площадью начинался сквер. На окраине его высился постамент из белого мрамора, увенчанный изящным бюстом. Середину сквера украшал фонтан – двойник сталинградского «Бармалея». Гипсовые дети, взявшись за руки, водили хоровод вокруг проглотившего солнце громадного крокодила. Детей сторожили лягушки, у которых изо ртов торчали фонтанные трубки. В пустую бетонную чашу бассейна осыпались части гипсовых детских тел.

Центр Города. Самые величественные здания. Теперь они представляли собой мусор и пыль. Угловой дом с закругленным фасадом, словно носом утюга режущий улицу, делил ее на два рукава, делал похожей на римскую пятерку. Огромные буквы обвалились, но еще можно прочесть, а кое-где догадаться: «Унив…р…аль… магаз…», «Обувь», «…отов…е пл…тье», «Галантерея». Посреди улицы, засыпанной кусками бетона и колотыми пластами стекла, выпирал едва возвышенный над мостовой кругляк – пост регулировщика. Когда-то здесь стоял человек в милицейской каске и со свистком наготове, следил за порядком, управлял движением, приказывал водителям трамваев остановиться, грозно смотрел на компании хулиганов. Неразбериха нынче на твоем углу, блюститель порядка. Зазевался, отвернулся на секунду. Воюешь тоже где-то, если еще живой.

Андрей бежал по прямому проспекту. Кое-где пылали обвалившиеся крыши, выгорали квартиры. Рядом с застывшим трамваем перевернутые дрожки и задранное вверх окаменевшее конское копыто, разметанная по мостовой светлая грива, вздувшийся на жаре пегий бок. И ни души кругом. Только треск сгораемых досок.

За чугунной оградой очередного сквера промелькнул немецкий мотоцикл с коляской и двумя седоками, свернул к вокзалу. Андрей присел за куском обвалившейся стены, знал, что мотоцикл не будет ездить в одиночку. Через полминуты меж деревьев и решеткой ограды скользнул белый крест на стальном танковом боку, за ним еще один, и еще. Андрей не стал их считать, свернул во дворы, выбежал на параллельную улицу. Наугад нырнул в какой-то полуподвал, в нем дверь была нараспашку. Казенное учреждение: кипы бумаг, конторка, стеллажи вдоль стен. За конторкой что-то горело, тихо переговаривались на русском языке. На полу лежал ворох телеграфных лент, мальчик лет десяти кидал в этот ворох зажженные спички, женщина подносила какие-то папки, бросала их в робкий костерок. Еще была девушка, она металась по комнате, что-то искала на стеллажах, изредка бросала отдельные бумажки в огонь. Андрея они не заметили.

– Что тут делаете?

Все трое обернулись в сторону внезапно появившегося военного.

Женщина обмерла, но, увидев своего, затараторила:

– Мы сотрудницы телеграфа. В Москву только что передали, что немцы вошли в Город. Мы их сами из окна видели. Танки! Нам пришел ответ: все важное сжечь и уходить подальше, спасаться. Вот мы и жжем. А ответ из Москвы я пока оставила.

И женщина протянула Андрею обрывок телеграфной ленты. Солдат взглянул на него, но смысла прочтенного не понял. Андрей швырнул бумажный лоскуток в кучу остальной макулатуры.

– Срочно бегите к Чернавскому мосту, он еще цел, уходите на левый берег.

Последние сутки или двое люди жили в помещении телеграфа. Из углов быстро достали сумки, приготовленные вещи, женщина, поругивая мальчика, стала торопить девушку. Андрей выскочил из полуподвала. Идти в сторону вокзала было бессмысленно, полк наверняка отступил.

Ровный, заваленный мусором проспект и прилегавшие улицы по-прежнему были безлюдны. Андрей прочел табличку на боковине кирпичного двухэтажного дома: «Ул. Степана Разина». На макушке террасы, подпертой со стороны дороги кирпичной стеной, стояла зенитная батарея. С прилегавших к улице переулков вливались потоки беженцев, масса грузовых машин, телег, лошадей. У самого моста – вавилонское столпотворение. Людское море затопило все предмостье.

По реке плывут тут и там одинокие лодки, забитые до краев вопящими детьми, растерянными матерями. В мелких местах люди бредут по воде, из реки цепочкой торчат головы в косынках, у иных на плечах сидят дети, прижимают к груди узелок.

На мосту сплошной людской клубок, будто ком еды, застрявший в пищеводе. Замер он и не движется совсем, не протолкнуть его. Так со стороны кажется тем, кто еще не ступил на мост. Тех, что попали на переправу, несет дальше. За мостом клубок распадается: большинство идет по узкой