Книга Вспышка молнии - Макс Бутт

хотя и находишься на грани. Для тебя еще не все потеряно. И если так, то и для меня тоже. А теперь мне пора. Как и тебе. Впереди тебя ждет последний поединок. С самим собой.

Последние фразы вызвали в душе Давыдова неподдающуюся описанию бурю эмоций. Невозможное сочетание необузданного испуга, абсолютного непонимания и испепеляющей злости. От всех этих чувств перехватывало дыхание. Сердце колотилось с такой силой, что угрожало разорваться на куски от перенапряжения. Режущая боль пронизывала грудь и, казалось, раздвигала в стороны ребра. Но Степан Яковлевич держался из последних сил. Он неотрывно глядел на ребенка, что все еще стоял перед ним. Однако стоило ему моргнуть хотя бы раз, как видение его маленького собеседника бесследно исчезло. А вместо него, столь же одномоментно появилось нечто иное. Высокая бледная фигура юноши, измазанного в грязи и облепленного кусочками водорослей. В ней предприниматель безошибочно узнал своего покойного друга, неотступно следовавшего за ним все это время, Кольку Ерохина.

9.

Посеревшие, скрюченные пальцы стальной хваткой обвили шею Давыдова. Кряхтя и задыхаясь, пожилой мужчина попытался оттолкнуть нападающего, или хотя бы ослабить тиски, сжимавшие его горло. Однако объятия Ерохина оставались нерушимыми. Более того, с каждой секундой давление усиливалось. Воздух перестал поступать в легкие окончательно. Необъятная белая пустота, простершаяся перед глазами бизнесмена, начинала меркнуть, постепенно густея и чернея. Степан Яковлевич был уже на полпути в забытье. Его способность к малейшему сопротивлению исчезла. Остатками своего угасающего рассудка, мужчина понимал, что, возможно, это конец его бренного существования. Неотвратимая смерть.

Но неожиданно пальцы Кольки разжались. Ослабевший Давыдов завалился на спину, сильно ударившись затылком о несуществующий пол. С трудом приходя в себя, он вяло шевелился, смотрел по сторонам остекленевшим, бессмысленным взглядом и, судорожно кашляя, говорил:

— За что?.. За что?.. Почему ты так меня ненавидишь?.. Я ведь не убивал тебя… Ты сам утонул… Сам…

— Сам. — кивнул Ерохин, уставившись на своего друга сверху вниз. — Но ты мог спасти меня. Мог, но не стал. Да и нет у меня ненависти к тебе. Лишь злит сильно, что ты такой смелый решительный, все время бегаешь от меня. Пытаешься спрятаться. То в прошлом, то в настоящем, то в будущем.

— Я… Я не понимаю… что вообще происходит.

Взгляд Степана Яковлевича вновь стали осмысленным, но отдышка по-прежнему терзала его легкие.

— Как я могу прятаться от тебя?.. Я ничего не делал… Все происходило само собой.

— Само собой? Да прям уж! — обиженно буркнул Колька. — Здесь все происходит исключительно по твоей воле. Желать чего-то, бояться, любить и ненавидеть тут некому, кроме тебя. И бегать смысла тоже нет. От самого себя все равно не убежишь.

— Как ты сейчас сказал? — Давыдов встрепенулся и, позабыв о сковывавших его дыхание спазмах, резво вскочил на ноги. — От себя не убежишь??? — он посмотрел на своего собеседника глазами полными священного трепета. В то мгновение на пожилого предпринимателя снизошло откровение. Разрозненные кусочки мозаики начали вставать на свои места, складываясь в единую картину.

Нет никакого похищения и таинственных злоумышленников. Нет никаких галлюциногенных веществ, влияющих на рассудок Степана Яковлевича. Не было и тех самых молний, что сверкнули над головой мужчины, за секунду до того, как он провалился во тьму. Все было гораздо проще и одновременно ужаснее. С Давыдовым что-то случилось. Или, если быть точнее, с его телом. Сердечный приступ, инсульт, или что еще… Неважно. Главное, что теперь бизнесмен представлял собой угасающий огонек свечи. Искру разума. Вспышку, возникшую в самый последний момент. Одно мимолетное мгновение, в котором уместились все радости, печали, ярость и обида, пережитые Степаном Яковлевичем, его чаянья, мечты и страхи.

Большой взрыв маленькой вселенной.

И вполне естественно, что особенно ярко в этом ослепительном сгустке видений высветились ключевые события, основополагающие фигуры. Все то, что определило основной жизненный путь Давыдова. Его трагически погибший друг. Любовный треугольник. Потеря старшего сына. Разлад с самым младшим из детей, любимицей дочкой. Все это оказало на мужчину, куда большее влияние, чем его непрекращающаяся битва за успех и сложнейшее восхождение к вершине. Именно это он разглядел в первую очередь в той самой вспышке молнии, какой оказалась его жизнь.

Но чем являлись на самом деле все эти видения?

Сущей, не знающей иного толка правдой, или вымыслом, порожденным бьющимся в агонии сознанием?

Скорее всего, всё произошедшее являлось лишь дурным сном, причудливым нагромождением сюрреалистичных видений. Не было маленького мальчика и устроенного им путешествия в будущее. Все увиденное, крах компании, неудачно сложившаяся карьера Андрея и опустившаяся, прозябающая в одиночестве Настя, это лишь воплощенные тревоги Давыдова. Опасения, по поводу того, как может сложиться дальнейшая судьба его семьи. Не было того неизвестного здания аэропорта, сложенного из обрывков воспоминаний. Не было воскресшего из мертвых Валентина. Погибший старший сын Степана Яковлевича был лишь отражением неуемного желания обернуть вспять то, что уже случилось, а разговор об Андрее проявлением внутренних сомнений.

И, конечно же, не восставал из могилы, Николай Ерохин. Его образ был лишь ширмой, прикрывающей собою чувство вины, пожиравшее изнутри душу пожилого бизнесмена, словно червяк, грызущий спелое яблоко. И вся та злость, обида, все претензии, что испытывал утопленник по отношению к Давыдову, были его собственными. Это была горечь потери. Невосполнимой утраты, причиной которой, возможно, ты являешься сам.

Осознав это, прокрутив еще раз в своей голове все видения, Степан Яковлевич испытал необъяснимый душевный подъем.

Картинка сложилась.

Загадка разгадана.

Нечего больше бояться.

Ощущая небывалую прежде уверенность в собственных силах, мужчина подошел вплотную к своему другу юности.

— Ты мне больше ничего не сделаешь! — торжествующе прошипел Давыдов. — Тебя нет! Ты умер давно. Ты всего лишь галлюцинация. Плод моего воображения. Мое чувство вины воплоти. Я столько раз жалел, что не смог спасти тебя тогда. Столько укорял. Но время прошло. Целых сорок лет! Что случилось, того уже не вернешь. И ты вернуться не можешь. Ты мне кажешься. Всё это мне лишь кажется. Это неправда. Это лишь у меня в голове.

Услышав такие слова, Ерохин неожиданно попятился назад. Его лицо при этом исказилось гримасой беспомощности.

— Да. Ты прав. — дрогнувшим голосом произнес утопленник и, ссутулившись, обхватил голову руками. В одно мгновение его фигура исказилась, заметно раздавшись в стороны, кожа преобразилась, поменяв фактуру и цвет, а рост увеличился сантиметров на десять, или пятнадцать. Теперь это был не Колька, а некто, крайне сильно походивший одеянием и телосложением на самого Степана Яковлевича.

— Ты прав. — голос незнакомца зазвучал точь-в-точь, как у Давыдова. — Это всё происходит в твоей голове. Но кто сказал, что это неправда?