Книга Иди за рекой - Шелли Рид

он покинул город. После того как его прогнали Данлэпы и моя семья встретила его с такой враждебностью и угрозами, я не могла придумать ни одной причины, по которой ему бы захотелось остаться в Айоле. Непримечательная девушка вроде меня уж точно не могла заставить его задержаться там, где все остальные ему не рады. Я глубоко вздохнула, взяла себя в руки и с той рассудительностью, какой учила меня мать, поклялась выбросить из головы всю эту ерунду. Уил уехал, и моя жизнь сегодня ничем не отличается от той, какой была вчера – когда я еще не успела заглянуть в его глубокие темные глаза.

Вот только все время, пока я ковыляла до велосипеда и ехала домой, мне приходилось притворяться, что мне удалось себя убедить. Потому что в его глазах я увидела не только мужчину совершенно небывалого сорта, но и некую новую часть себя самой, с которой мне теперь совсем не хотелось расставаться.

Глава шестая

Когда я проснулась на следующее утро, события последних двух дней закружились в голове безумным вихрем. Нужно было отвлечься работой, и я заверила себя, что лодыжка, хотя по‐прежнему распухшая, все‐таки уже не настолько плоха, чтобы нельзя было вернуться к домашним делам.

Прежде чем прохромать на кухню готовить завтрак, я вернула Огу костыли. Прислонила их к стене рядом с закрытой дверью его комнаты и подумала о нем на новый лад: каково это – быть Огденом, когда одной ноги лишился на войне, а на второй развилась гангрена, и теперь что это за нога – ни стопы, ни проку; да и все тело, когда‐то ловкое и проворное, теперь безвылазно в оковах инвалидного кресла. С того дня, как Ог вернулся с войны, его ярость – это, конечно же, шкура льва, под которой прячется ягненок его горя. Вив не скрывала своего неудовольствия от того, что ее солдат вернулся искалеченным, как ни старалась моя мать уговорить ее не стенать, а подчиниться Божьему замыслу. Когда Вив так внезапно умерла, я сердилась на Ога за то, что он недостаточно по ней скорбел. Но, возможно, для него ее отсутствие означало, что теперь будет одним напоминанием меньше о той, прежней жизни, которой он больше не мог соответствовать. Если я не в состоянии выдержать еще хоть день на этих костылях, каково же было сносить ужас своей послевоенной жизни бывшему искателю приключений?

Я оставила костыли и прокралась к бюро в салоне. За откидной доской письменного стола я обнаружила мамины принадлежности для письма. Аккуратной стопкой лежали чистые бледно-лиловые листы: при жизни матери они были для меня под запретом, а после ее смерти их никто не трогал. Я отделила верхний листок и почти что приготовилась к тому, что мать сейчас рассердится и рубанет рукой у меня перед глазами. Я вытащила из серебряной коробочки безупречно отточенный карандаш и красиво написала: “Спасибо”. Сложив записку, я оставила ее перед дверью Ога, не рассчитывая получить – и действительно не получив – ответ.

В последующие несколько дней у меня было много хлопот. Мы собирали и продавали отличные персики с июля, но самым сладким на западном склоне Колорадо фруктовый сахар становится в холодные ночи и теплые дни ранней осени. Этого бесценного заключительного сбора урожая наши покупатели ждали с особым нетерпением. У отца был особый осенний ритуал: просыпаться по несколько раз за ночь, чтобы взглянуть на термометр: он прекрасно знал, насколько хрупок и ненадежен наш успех. Внезапное снижение температуры всего на пять градусов могло превратить безупречный и прибыльный поздний урожай в болтающиеся на ветках мячики пюре, годящиеся разве что на корм свиньям. Перед нами стояла задача собирать урожай настолько медленно, чтобы наша продукция оставалась свежей всю осень, и при этом успеть снять все плоды до наступления первых заморозков. В ту осень нам пока везло, и заключительный сбор удалось отодвинуть на добрых две недели позже обычного срока, но отец был не из тех, кто верит в долгую удачу, и я видела, что он нервничает. В то утро, когда Сет грохотал на всю округу своим родстером, отец заподозрил, что температура упала на два градуса, а потом еще на один – в то утро, когда я потихоньку вернула Огу костыли, и вот он отдал распоряжение немедленно очистить все деревья. Несмотря на больную лодыжку, я страшно обрадовалась возможности поработать.

Я собирала персики всю жизнь. Это было для меня так же естественно, как дышать. Не могу припомнить такого времени, когда я еще не знала, как, принюхавшись и легонько прикоснувшись, определить идеальную спелость, как осторожно приподнять и отвернуть персик от стебелька, чтобы не смять нежную мякоть, как разобраться, который из румяных плодов пора везти на рынок, который можно отправлять с доставкой, а который следует есть прямо тут, не отходя от дерева. В отличие от яблока и груши, у персика всего за несколько дней – за три или, может, четыре – наступает тот критический момент, когда плод необходимо сорвать и съесть. Безупречная репутация нашего семейного сада была построена не только на идеальной форме и вкусе персиков, но еще и на том, что мы из поколения в поколение передавали мастерство собирать урожай и продавать фрукты на пике их зрелости.

Повесив на левую руку садовую корзинку и ощущая на лице и на плечах щекотные прикосновения золотых, по форме напоминающих бананы листьев, правой рукой я тянулась к веткам и откручивала персик за персиком, то и дело поднося их к носу, чтобы вдохнуть сладкий аромат. Конечно же, отец был прав. Последние плоды, все до единого, пора было срывать.

Я предпочитала собирать персики в одиночестве в дальнем конце сада, где росли самые старые деревья. Отец собирал на более новом участке рядом с сараем в компании с Рыбаком. Сет занял ряды, растущие вдоль ручья. Ближе к полудню пришли помогать братья Оукли – Холден, Чет и Рэй. Невозможно было представить себе, чтобы они делали это из доброты своих грубых сердец. Ну и точно – позже я узнала, что их отец договорился с нашим папой, что его парни поработают у нас в обмен на то, что папа и Сет помогут им с перегоном скота двумя неделями позже. Это будет работа на два дня – собирать стадо в верховье долины и гнать его вниз через Олмонт и Ганнисон и дальше – на их ранчо неподалеку от Айолы. Прекрасно зная братьев Оукли, папа