Книга Последний хартрум - Женя Юркина

class="p1">– Я намерена вернуться в Пьер-э-Металь.

– Тогда настоятельно рекомендую прислушаться к моим словам.

– То есть советуете мне поскорее обзавестись возлюбленным?

– Скорее желаю вам счастья. – Рин мягко коснулся ее руки. Совсем несвойственный, слишком личный для него жест.

Флори вздрогнула от прикосновения и укола обиды. Какое право он имел указывать, что ей делать со своими чувствами, как смел говорить об отношениях, словно о рабочей обязанности, как вообще мог рассуждать об этом, когда сам поддерживал Протокол, согласно которому лютенов обрекали на одиночество и казнили за нарушение правил. Слова комком встали в горле, а она так и не решилась их произнести. Ее бесцветное и холодное как лед «спасибо» поставило точку в разговоре. Рин, сама любезность, поспешил уйти, но в дверях его настиг оклик.

– И на будущее, господин Эверрайн. – Флори поймала его взгляд: пытливый, цепкий, внимательный. Ей хотелось увидеть, как меняется выражение его лица, когда Рин поймет смысл того, что она собиралась сказать: – Больше никогда не вламывайтесь в комнату, куда вас не приглашали. Это невежливо.

Она захлопнула дверь перед его носом, не позволив объясниться. Если Эверрайн полагал, что только ему можно манипулировать чужими чувствами, он глубоко заблуждался.

Глава 3

Дом, где торжествует ум

Офелия

Самой бестолковой вещью на свете, которую Офелия встречала, была почта в Хоттоне. Учились здесь местные, писем им никто не присылал. Тем не менее почта существовала. Небольшое строение, напоминавшее скорее будку сторожа, разместили у самой ограды, чтобы принимать письма, не пуская посторонних на закрытую территорию. За безопасностью здесь следили тщательно, и у Офелии нет-нет да закрадывалось подозрение, что Хоттон не учебное заведение, а крепость с заключенными. Школу-пансион основал благотворитель Гилмор Хоттон. Десятилетия спустя управление перешло в руки его внуку – Эдмонду Хоттону. Он изменил порядки и превратил школу в закрытое сообщество для избранных.

Заполучив ярко-синий конверт, Офелия нетерпеливо разорвала его и расположилась на ближайшей скамейке, чтобы прочитать письмо. Шла вторая неделя, как Флори уехала в столицу, но казалось, будто минула целая вечность. В письме сестра была немногословна, по большей мере описывая чудесные пейзажи Делмара, а в конце зарисовала горы, море и парусник. Получилось красиво – как и все, что она создавала.

До начала вечерних занятий оставалась пара часов. Офелия надеялась, что успеет написать ответ и отправить его сегодня же, поэтому поспешила к зданию школы. Белокаменное, украшенное ажурной ковкой из бронзы, оно задумывалось праздничным и нарядным, о чем намекал девиз «Торжество ума, победа знаний», выгравированный на фронтоне, но в действительности возвышалось над всеми, точно заснеженная скала: древняя, грозная, неприступная. Офелия пересекла зеленую лужайку, залитую солнечным светом, и нырнула в тень портика, предваряющего вход. Ее шаги гулким эхом прокатились по длинной галерее с рядом колонн и утонули в общем шуме школы, когда двери распахнулись.

Во время уроков здесь царила такая тишина, что можно было услышать, как на стене в холле работает механизм больших часов. Они не звонили каждый час, как делали все подобные устройства с маятником, а оживали трижды в день, обозначая начало, середину и окончание учебного дня. Второй сигнал извещал о перерыве, и тогда вся территория становилась похожей на пчелиный улей: эхо разносило голоса, и создавалось впечатление, что в школе учится тысяча человек. На самом деле их было в несколько раз меньше, зато все как на подбор дети из уважаемых, знаменитых и богатых семей Пьер-э-Металя. А Офелия случайно оказалась рыбой, заплывшей в чужой пруд. Ей пришлось выдумать легенду о семье: они переехали издалека, как того требовали важные рабочие дела. Отчасти это было правдой, хотя несколько искажало истинное положение вещей. Врать о родителях Офелия не желала, а потому говорила просто «семья», не уточняя, что смысл этого слова отныне заключается в одном человеке. О богатстве она тоже предпочитала умалчивать и всякий раз смущалась, когда приходилось отвечать на каверзные вопросы хоттонцев: «А чем занимаются твои родители? Они землевладельцы или промышленники? Торговцы? Горъюсты? А дом у вас только один? А есть ли судно для водных прогулок?» – и прочие беспокойства от несостоявшихся друзей. Судя по тому, что их интересовало больше всего, они собирались дружить не с самой Офелией, а с имуществом ее воображаемого благородного семейства. Впрочем, их расположение длилось недолго, до тех пор, пока не нашелся повод для насмешек.

В Хоттоне была принята школьная форма, и первую неделю Офелия прилежно носила ее, пока не узнала, что костюм предназначен для торжественных случаев. Этого ей никто не объяснил, зато девочки сразу высмеяли и пустили слух, будто школьная форма – единственная одежда, в которой Офелии не стыдно появиться. В тот же вечер она спрятала костюм подальше в шкаф, с глаз долой. Пришел черед разноцветных льняных платьев – ее любимых, сшитых мамиными заботливыми руками. Из одних она почти выросла, другие словно бы росли вместе с ней, третьи когда-то носила сестра и со временем перекроила для Офелии. Эти вещи были дороже, чем весь гардероб избалованных хоттонских девчонок. Потешаться над ней перестали, хотя и в подруги больше не набивались. Запятнанная насмешками, она уже не представляла для них интереса.

В первые дни Офелия чувствовала себя одинокой: за обедом в общей столовой, в перерыве между занятиями, на вечерних прогулках и даже перед сном, пускай и приходилось делить комнату с тремя соседками. Прежде ее утешали встречи с сестрой, а теперь разлука с ней стала тяжелым испытанием.

Офелия боялась не за себя. Что ей грозит здесь, в этой охраняемой крепости, где даже котам нельзя пробираться на территорию без пропуска? Куда больше она переживала, что в далеком чужом городе с Флори может что-то случиться, как случилось с родителями, когда они уехали. Порой страх становился настолько сильным, что мешал уснуть. Такими ночами она тихонько покидала постель и с книгой забиралась на подоконник, чтобы почитать при свете уличного фонаря. На следующий день занятия давались особенно тяжело. К вечеру Офелия валилась с ног и засыпала, едва голова опускалась на подушку, но спустя пару дней тревожные мысли снова приносили с собой бессонницу. Ночь накануне выдалась беспокойной: Офелия ждала послания от сестры и пыталась сосчитать, когда его доставят в Пьер-э-Металь.

И вот, наконец, заветное письмо лежало перед ней на столе. Чтобы написать ответ, она уединилась в комнате и подготовила все необходимое: перьевую ручку, листы бумаги и зеленый конверт. Соседки коротали перерыв в столовой или в парке, шум коридоров почти не долетал до спального корпуса девочек, и Офелия могла сосредоточиться. Тем не менее долгое время