Книга В добрый час - Эльза Вернер

Артур выпрямился и собрался идти.

— Вот еще что, Гартман! Ваш сын недавно спас мне жизнь, и его, вероятно, обидело то, что ему не сказали ни одного слова благодарности. Я очень мало дорожу жизнью и потому, вероятно, дешево оценил оказанную мне услугу, но я охотно исправил бы свой промах, если бы… — Брови Артура насупились и голос зазвучал резко. — Если бы он не был таким, как теперь. Я не желаю, чтобы мою признательность отвергли так же, как недавно предложение, переданное через директора. Тем не менее я не хочу остаться неблагодарным, скажите вашему сыну, что я очень ему признателен. Относительно того, что вы мне сообщили, я непременно переговорю с отцом. Прощайте!

Он направился в парк. Шихтмейстер грустно посмотрел ему вслед и прошептал, тяжело вздохнув:

— Дай Бог, чтобы из этого вышел толк, мне что-то не верится!

На господском дворе стояла вывезенная из сарая карета, и кучер собирался запрягать лошадей.

— Это что-то новое! — сказал он лакею, который только что передал ему приказ. — Молодые господа едут вместе. Этот день надо отметить в календаре.

Лакей засмеялся.

— Едва ли это доставит им удовольствие, но иначе нельзя, потому что надо нанести визиты в городе знатным господам, которые недавно были здесь на обеде. Отправляться с визитом порознь неловко, а то бы ни за что не поехали вместе.

— Смешно! — заметил кучер, покачивая головой. — И это они называют супружеством! Спаси Бог всякого от такой жизни!

Через четверть часа карета, в которой сидели Артур Берков с супругой, катилась по дороге в город. Погода, довольно сносная до полудня, становилась хуже и хуже. Все небо затянулось тучами, поднялся порывистый ветер; время от времени разражался ливень, оставляя после себя огромные лужи на земле, которая уже обильно пропиталась влагой. Вообще весна выдалась суровой и дождливой и отбивала у городских жителей охоту жить на дачах. Хотя стоял уже май, на деревьях парка едва показывались почки, резкий ветер и холодные дожди приводили садовника Берковых в отчаяние, губительно влияя на цветы, которые он вырастил с таким трудом; испорченные дороги делали неприятным всякий выезд даже в карете, а иначе это было решительно невозможно. Ежедневные бури и дожди; серое небо, горы, окутанные туманом, сквозь который не прорывалось ни одного солнечного луча, и в довершение всего — скучная одинокая жизнь, тоже окутанная беспросветным туманом, в холодной атмосфере ненависти и отчужденности, убивающей своим ледяным дыханием малейший готовый распуститься цветок, когда супруги считают пыткой оставаться наедине, к чему другие новобрачные стремятся как в высшему счастью, когда стараются быть как можно дальше друг от друга, — всего этого достаточно, чтобы объяснить причину бледности молодой женщины, горькую складку у рта и печальный взгляд, который она бросала из окна кареты на размытый дождем пейзаж; несмотря на всю силу воли, Евгения не могла скрыть своей тоски. Она слишком понадеялась на свои силы. Легко было принести жертву сгоряча, в порыве дочерней любви… а потом? Долгими часами и днями изнемогать под гнетом добровольно взваленной на себя ноши, чувствовать свое бессилие и не быть в состоянии ничего изменить! Вот когда требовались истинное мужество и стойкость, и, хотя Евгения обладала и тем, и другим, она чувствовала, что это «потом» тяжело для нее.

Ее супруг, сидевший в другом углу кареты, стараясь находиться как можно дальше от нее, так что складки ее шелкового платья действительно едва касались его плаща, тоже не казался счастливым. Хотя он всегда был бледен, глаза неизменно выражали усталость и движения никогда не отличались живостью, но теперь в его лице появилась новая черта, которой прежде не замечалось. Она появилась четыре недели тому назад, выражала затаенное горе и становилась, несмотря на его обычные апатию и безучастность, с каждым днем резче.

Он тоже молча смотрел в окно и не пытался начать разговор. В этот день они виделись только перед тем, как садиться в экипаж, и обменялись несколькими фразами о погоде и предстоящей поездке. В карете царило гробовое молчание, которому, по-видимому, не суждено было прерываться до прибытия в город. Поездка явно не обещала быть приятной: хотя карета защищала от ветра и дождя, но испорченная непогодой дорога давала себя чувствовать, несмотря на мягкие подушки, экипаж медленно подвигался вперед, невзирая на все усилия лошадей. Почти на полпути, среди леса, карета чуть не опрокинулась от сильного толчка. Кучер, тихо выругавшись, остановил лошадей и вместе с лакеем сошел с козел; между ними завязался оживленный разговор.

— Что там такое? — с беспокойством спросила Евгения, приподнимаясь с места.

Артур даже не побеспокоился узнать, в чем дело, и, вероятно, продолжал бы и дальше спокойно ждать, когда ему об этом доложат, однако теперь счел себя обязанным опустить стекло и повторить вопрос жены.

— Не беспокойтесь, — сказал кучер, подходя к окну, — мы счастливо отделались, еще немного — и карета опрокинулась бы — кажется, заднее колесо сломалось! Сейчас Франц посмотрит.

Сообщение Франца после осмотра оказалось неутешительным: колесо было так сильно повреждено, что не позволяло проехать и сотни шагов.

Слуги вопросительно смотрели на господ.

— Очевидно, нам придется отказаться от мысли нанести сегодня визиты, — равнодушно сказал Артур своей жене. — Пока Франц съездит домой и вернется с другим экипажем, будет уже поздно ехать в город.

— Я думаю так же. Итак, надо выйти из кареты и вернуться домой.

— Выйти из кареты? — с удивлением спросил Артур. — Разве ты намерена возвратиться пешком?

— А ты собираешься сидеть в карете до тех пор, пока Франц вернется с другой?

Артур, похоже, именно так и хотел сделать, он охотнее согласился бы просидеть два часа в углу кареты, защищавшей его от непогоды, чем решиться на прогулку пешком по лесу да еще в дождь и ветер. Евгения, должно быть, угадала его мысли, потому что на губах ее заиграла презрительная усмешка.

— Что касается меня, я предпочитаю прогулку пешком этому томительному ожиданию! Франц проводит меня, ведь ему все равно надо идти. Ты же останешься в экипаже — я ни в коем случае не хотела бы взять на себя ответственность за твое здоровье… Ты еще простудишься, пожалуй!

Случившееся с каретой не могло, разумеется, вывести Артура из его привычного состояния, но столь явная ирония Евгении сразу оказала свое действие. Он быстро поднялся с места, открыл дверцу кареты и через десять секунд уже стоял на подножке, протянув руку жене, чтобы помочь ей сойти. Евгения медлила.

— Прошу тебя, Артур…

— Я тоже прошу тебя не разыгрывать по крайней мере комедии перед людьми, предпочитая взять в провожатые даже лакея, только бы не идти со мной.

Молодая женщина слегка пожала плечами, но ей ничего не оставалось другого, как без пререканий принять предложенную руку, поскольку лакей и кучер стояли совсем близко.

Она вышла из кареты, и Артур, обратившись к слугам, сказал: