Книга «Ревность» и другие истории - Ю Несбе

— Рейс в девять девятнадцать, — вспомнил я.

— В смысле?

— У вас в руках патроны этого калибра.

* * *

Когда я позвонил начальнику отдела по расследованию убийств и доложил о случившемся, он сказал, что их осаждают представители афинской прессы, что несколько журналистов и фотографов уже приехали на Кос и теперь дожидаются, когда шторм утихнет, чтобы морем добраться до Калимноса.

Вернувшись в отель в Массури, я заказал в номер бутылку узо. Я пью узо всех марок, кроме разбавленной и раскрученной «Узо 12», но сейчас, узнав, что у них есть моя любимая «Пицилади», обрадовался.

Я пил и размышлял над тем, как странно все сложилось. Двойное убийство, но нет ни одного трупа. Журналисты не надоедают, начальники не стоят над душой, следователи не психуют. Никаких криминалистов и судмедэкспертов, от которых не добьешься точного ответа. Никаких обезумевших от горя родственников. Только шторм и тишина. Хорошо бы этот шторм никогда не стих.

Выпив почти полбутылки, я спустился в бар, лишив себя соблазна допить бутылку. За столиком неподалеку сидела Виктория Хэссел с парой других альпинистов — я видел их накануне в связке. Я сел за стойку и заказал пива.

— Простите?

Британский акцент. Я повернул голову и увидел мужчину лет шестидесяти, седого, в клетчатой рубахе. Для своего возраста подтянутый, он приветливо улыбался. Я здесь таких уже встречал — английские скалолазы старой закалки. Они были воспитаны на так называемом традиционном альпинизме, то есть привыкли к маршрутам, где крючья не вбиты заранее, но где ты сам вбиваешь страховку в щели и трещины. Привыкли к песчаникам Озерного края, где маршруты маркированы не только по уровню сложности, но и по уровню опасности. Где либо дождь, либо холод, либо такая жара, что начинает плодиться особенно кровожадная мошка, готовая тебя живьем сожрать. Англичане такое обожают.

— Вы меня не помните? — спросил мужчина. — Мы в окрестностях Шеффилда в одной связке с вами ходили. Это в восемьдесят пятом было. Или в восемьдесят шестом.

Я покачал головой.

— Да ладно, — рассмеялся он, — я, правда, забыл, как вас зовут, но помню, что вашим напарником был Тревор Биггз, он из местных. И еще такая француженка — все еле карабкались, а она прямо летала.

Лицо его вдруг посерьезнело. Он словно вспомнил что-то.

— Тревора-то ужасно жаль.

— Боюсь, сэр, вы меня с кем-то спутали.

На секунду англичанин разинув рот замер. На лице у него застыло изумление, почти возмущение. Я видел, как он лихорадочно роется в воспоминаниях, стараясь отыскать ошибку. А потом, словно поняв что-то, он медленно кивнул:

— Прошу прощения.

Я отвернулся и увидел в зеркало, как он подошел к своим приятелям-скалолазам и их женам-скалолазкам и что-то сказал им, кивнув в мою сторону. Затем они снова принялись обсуждать что-то, передавая друг дружке брошюру с местными альпинистскими маршрутами. Похоже, жилось им неплохо. Мой взгляд скользнул дальше, и я вдруг посмотрел в глаза Виктории Хэссел.

Она оделась в вечерний наряд скалолазов — альпинистскую одежду, только чистую. Волосы, прежде спрятанные под шапкой, оказались светлыми, длинными и прямыми. Виктория сидела, повернувшись ко мне, и, кажется, на миг выпала из общей беседы. Она не сводила с меня глаз. Не знаю, может, ждала чего-то. Сигнала. Новостей по делу Шмидов. Или просто кивка.

Я видел, что она встает, но я уже положил на стойку евро и опередил ее — соскользнул с барного стула и вышел. Вернувшись в номер, я запер дверь.

* * *

Посреди ночи я проснулся от хлопка, похожего на выстрел. Я сел. Сердце дико колотилось. Ветер сорвал с окна ограничитель, и теперь тот громко стучал о раму. Я лежал без сна и думал о Моник. О Моник и Треворе. До самого рассвета я так и не заснул.

* * *

— По прогнозам ветер потихоньку стихает. — Гиоргос налил мне кофе. — Завтра вы точно до Коса доберетесь.

Я кивнул и посмотрел в окно полицейского участка. Остров уже третий день отрезан от мира, но на портовой суматохе это, похоже, никак не сказалось. Впрочем, так уж оно тут все устроено: жизнь идет дальше, даже если тебе кажется, будто она совершенно невыносима. Или, может, именно поэтому.

К нам подошли Кристина и еще кто-то из полицейских.

— Ты угадал, Гиоргос, — сказала она, — Шмид купил «люгер» у Маринетти. Он узнал Франца по фотографии. Говорит, тот заходил к нему в магазин вечером за день до того, как пропал Джулиан. Маринетти решил, будто Франц коллекционер. Он купил «люгер» и итальянские наручники, тоже времен войны. Маринетти, естественно, божится, что «люгер» был запаян.

Гиоргос кивнул. Вид у него был скорее довольный, а не раздраженный. Когда я ранее удивился, зачем Францу понадобилось тащить с собой из Калифорнии оружие, Гиоргос предложил поговорить с Маринетти — торговцем антиквариатом из Потии. По словам Гиоргоса, в подвале у Маринетти столько итальянских и немецких военных трофеев, оставшихся со времен оккупации Калимноса, что торговец их и сам с трудом вспоминает.

— Ну что, дело раскрыто? — спросила Кристина.

Гиоргос обернулся ко мне, будто хотел переадресовать вопрос.

— Завершено, — ответил я, — но не раскрыто.

— Почему?

Я пожал плечами:

— Например, у нас нет тела, позволяющего понять, что именно произошло. Возможно, наши близнецы-братья сейчас летят на самолете в Штаты и смеются над тем, как ловко нас разыграли.

— Вы же и сами в это не верите, — ухмыльнулся Гиоргос.

— Не верю. Но пока мы допускаем, что события могли развиваться иначе, мы имеем право сомневаться. Физик Ричард Фейнман сказал, что в любых утверждениях точность отсутствует, а существуют лишь различные степени вероятности.

— А что делать, если мы сомневаемся? — спросила Кристина. Она, похоже, слегка встревожилась.

— Ничего, — покачал я головой, — довольствуемся вероятностью в достаточной степени и приступим к следующему делу.

— А вы из-за этого не… — Кристина осеклась, словно решив, что зашла чересчур далеко.

— Не расстраиваюсь ли я? — закончил я вопрос.

— Да!

Я улыбнулся:

— Не забывайте — я Ревнивец. Обычно я появляюсь на первый или второй день расследования по делу об убийстве. Я — тот, кто ходит с палочкой, а потом вдруг показывает на землю, туда, где есть вода. Но копают другие, не я. Так что я привык оставлять дело нераскрытым.

Кристина задумчиво смотрела на меня. Я видел, что она мне не верит.

— А я ревнивая? — Она уперлась руками в бока и вызывающе вскинула подбородок.

— Не знаю. Сначала вам надо рассказать мне о чем-нибудь.

— О чем?

— О том, что, как вам кажется, могло бы вызвать в вас ревность.